прилечь и выспаться.
– Ладно, подожди ещё немного, – сжалился надо мной дед. – Если тебя никто те подберёт, то через часок я в ту сторону поеду, на пасеку. Ко мне прыгнешь.
Прошёл час. Жизнь в деревне между тем ожила. Сначала заголосили петухи, потом замычали коровы в стойлах, и вскоре хозяева стали выгонять их на улицу. Показался пастух, который сгонял коров в стадо, двигаясь по направлению ко мне. Затем, обойдя все дворы, пастух завернул стадо в обратную сторону и погнал от меня прочь.
Мимо проехала пара тракторов с прицепами и несколько машин, но никто не повернул в сторону Васелихи.
Снова показался знакомый мне уже старик.
– Ну, что? Так и не уехал? – улыбнулся он прокуренными зубами.
– Так и не уехал, – односложно ответил я.
– Ну, залазь, поехали.
Я сел на телегу, в которой по соломе каталось несколько пустых алюминиевых фляг.
Старик перехватил мой взгляд:
– Это я за мёдом еду, – пояснил он. – Так ты, значит, к Пантелеихе едешь?
– К Пелагее Пантелеевне, – поправил я его.
– Ну, да-к это она и есть, её здесь так называют….
– А вы её знаете?
– А как же! Знаю. Хорошая баба, – улыбнулся чему-то своему старик. – И надолго?..
– Не знаю, недели на две, наверное.
– А-а-а… Ну-ну!
Старик больше не спрашивал меня ни о чём, и я принялся обозревать местные пейзажи, постепенно погружаясь в полудрёму.
Всходившее всё выше солнце стало уже припекать, вокруг лежали поля, то здесь, то там упиравшиеся в лесную чащу. Кое-какие из них были засеяны уже налившимся, поспевшим зерном пшеницы. Другие стояли под паром. То там, то здесь видны были сенокосные луга и охватившие их со всех сторон, подступившие частоколом опушки густых, непролазных лесов, ещё зелёных, но уже подёрнутых едва уловимой дымкой увядания.
Дорога извивалась между полей по холмистой равнине, ныряла изредка в пролески, и порой проходила сквозь густые чащобы. Кое-где на её сухих, пыльных колеях попадались лужи, и когда они были большие, лошадь с трудом перебиралась через них, чавкая копытами в глинистой грязи, а потом ещё долго мучилась, вытаскивая из распутицы телегу, погрузившуюся в жижу до самых осей и уже напоминавшую так лодку в болоте. Старик тогда понукал кобылу и даже изредка, когда слякоть была особенно непролазной, хлестал её для острастки, но не больно, по худой спине и ребристым бокам.
Я уже потерял счёт времени, когда вдруг на какой-то развилке посреди поля старик заговорил:
– Так, ну, теперь слазь… Тебе дальше прямо, а я сворачиваю налево, на пасеку.
– А далеко ещё? – поинтересовался я, оценивая тяжесть своего чемодана.
– Да с километр где-то. Наверное, придётся тебе пешком топать: сегодня вряд ли кто уже в ту сторону поедет…
Мы разминулись, и, таща ставший неожиданно тяжёлым и неудобным чемодан,
