style="font-size:15px;"> – Вот тебе отпускной билет на десять суток: решишь все свои багажные вопросы, вещи отправишь вот по этому адресу и туда же прибудешь сам. Билеты и квитанции багажные не теряй – в части их тебе оплатят…
– Но, товарищ полковник, я думал, что буду служить в Москве…
Полковник выставил меня, собственноручно проводив под локоть:
– Всё, чем мог помочь, – отпуск на десять суток… Больше ничего сделать не могу! Прощайте, товарищ лейтенант, … и не советую вам начинать службу так, как вы её начинаете: с каких-то претензий… Не могу, не хочу! Смотрите, а то вам тут быстро отыщут местечко на гауптвахте. Знаете, у нас не церемонятся особо, где солдат, где офицер: раз, раз – и в дамки!.. И будете вместо десяти суток отпуска десять суток загорать на нарах!
Он затворил за собой дверь, и я остался один, предоставленный самому себе, покинутый и брошенный, в коридоре с бегающими туда-сюда полковниками и генералами.
– Козёл! – мною овладел приступ бессильной ярости.
Конечно, я обманул полковника, сказав, что не взял с собой вещи, правда, и сам не мог взять в толк, зачем это сделал.
Но теперь у меня было лишних десять дней свободы перед рутиной буден военной службы и, самое главное, перед пугающей неизвестностью судьбы, которая готовила мне явно не медовый пирог.
Вдруг мне до жути захотелось узнать, что это он там говорил про Африку. Но я понимал, что с этим я уже пролетел, как фанера над Парижем, из-за своего упрямства и теперь не знал, радоваться или огорчаться, что всё так получилось. Надо было не скандалить в кабинете, а признаться сразу же самому себе, что мне и раньше не верилось, что останусь служить в столице: уж слишком сказочно и хорошо тогда бы началась моя офицерская жизнь…
Таксист долго крутил меня по Москве, пока я, наконец, не возмутился:
– Эй, дядя, тебе не кажется, что мы заблудились?!..
После этого замечания не прошло и пяти минут, как я вышел из машины на вокзале. Я отдал ему половину того, что он «накатал» со мной, и он даже не возмутился.
Мы ещё не успели подъехать к остановке такси, как машину сразу же облепили желающие уехать, и я едва пробился через их плотное кольцо…
Народу на вокзале было много, очень много, просто какая-то запруда из человеческих тел. В залах ожидания яблоку негде было упасть. Урны были завалены кучами мусора, уборщицы, видимо, не успевали убирать полы, и, несмотря на жаркую, сухую погоду, на вокзале стояли грязь, вонь и слякоть.
Я спустился в камеры хранения, где накануне оставил свои неподъёмные чемоданы, а потом долго перетаскивал их по одному в багажное отделение, где сдавал для отправки на станцию своего будущего назначения.
По той сумме, которую взяла с меня за багаж кассирша, я понял, что это где-то очень далеко.
Вечером, намучавшись, натолкавшись в очереди за билетами, я покидал Москву.
Я уезжал в город, где оставил своё сердце, но куда уже и не чаял вернуться когда-нибудь ещё.
