если не считать каких-то двух столетий, разделявших их во времени и пространстве, но в уютной кофейне, пропахшей душистым кофе, корицей и свежими ванильными булочками, этого не чувствовалось.
– Мне бы надо было этого Иоганнеса вызвать на дуэль, – продолжил свой монолог молодой человек.– Но как? Я думал, что после всего, что открылось, он сам это сделает. И тогда всё бы разрешилось. Или я, или он. Но он даже в этой ситуации умудрился унизить меня, выставить на посмешище: пригласил продолжить занятия с его супругой, мол, они действуют на неё благотворно. Он не считает меня мужчиной. Мерзавец! – Теодор снова налил в бокал вина и с нескрываемым любопытством стал рассматривать Игоря.
– А как ты сюда попал? – вдруг спросил он, – Я же тебя запер в стеклянной банке? Ты что, выбрался оттуда? Убежал? Молодец! – и сделав еще один глоток, продолжил:
– Мне тоже надо бежать из этого проклятого города. Тут невозможно жить! А любить и подавно. Ты чувствуешь, как здесь воняет?
– Да нет, вроде не воняет, – возразил Игорь. – Наоборот, очень приятно пахнет.
– Это ты принюхался. – Молодой человек сморщил свой длинный нос и стал театрально водить им в разные стороны.
– Воняет! – заключил он. – Здесь даже мочу выливают из ночных горшков на головы прохожих. Впрочем, некоторые от этого только выигрывают.
– Господин следователь, нельзя ли потише, вы нарушаете порядок заведения, – обратился к Теодору хозяин кофейни.
– Вот, Ансельм! Ты видишь? Мне уже рот затыкают. Да разве только мне? Всем, кто имеет собственное мнение. Знаешь, какое у нас самое употребляемое слово? «Молчать!» Вот это и есть наш достопочтимый город! Где употреблять пищу, пить, разговаривать, петь песни можно только согласно предписаниям. У нас даже Прегель из берегов может выйти только в соответствии с полученным на то разрешением. Ты слышал, чтобы где-нибудь преступников перевоспитывали с помощью хорового пения? Нет? А у нас – да. Ежедневно заключенные нашей городской тюрьмы по нескольку часов кряду воют хором божественные псалмы, повергая тем самым в ужас жителей близлежащих домов. Вряд ли от этого арестанты становятся благочестивее, зато за свои старания могут получить от сторожа тюрьмы свидетельство о своей богобоязненности. А это уже документ! Индульгенция! Вот они и стараются переорать друг друга, распугивая добропорядочных граждан.
Они ещё выпили.
– Ты знаешь, Ансельм, какой раньше это был город? Вольный! Красивый! Какие здесь устраивались гуляния. Ты что-нибудь слыхал про Праздник длинной колбасы или про День толстой булки? А про Ночь бездонного пивного бочонка? Нет? Не слыхал? И не услышишь! Потому что их уже больше нет. И не будет. Теперь это – блажь и причуда. Теперь все шествия хоть с колбасой, хоть без неё считаются пустой тратой времени. По мнению наших отцов города они только служат соблазну.
