повесят меня, с другими работниками НКВД… – в Патагонию приходили газеты из Америки и Европы. Журналисты утверждали, что бонз рейха, находящихся под судом в Нюрнберге, ожидает смертная казнь на эшафоте:
– Вашего бывшего патрона не минует похожая судьба… – зевнув, Максимилиан отбросил New York Times, – впрочем, ваши бывшие соотечественники не склонны устраивать открытые суды… – он подмигнул Петру, – время больших процессов прошло… – советскую прессу они не читали, но Петр был больше, чем уверен, что об аресте и казни Власова граждане СССР не узнают.
– Большевики лишат народ правды, о нашей борьбе против коммунизма, как они лишили нас правды, о нашем происхождении… – Петр, внимательно, просматривал газеты, в поисках сведений о кузене, архитекторе. О месье Корнеле ничего не сообщали:
Оказавшись на последнем ярусе, Петр заколебался:
– Мерзавец Маляр может что-нибудь знать, в долине он встречался с женой. Сбежав из «Орлиного гнезда», она могла связаться с семьей… – правый коридор упирался в массивные, индустриального железа ворота, с круглосуточным постом охраны. Петр не видел ангаров, где хранилась Янтарная Комната, и тысячи картин, где сидел заключенный, месье Маляр, как его называл граф Максимилиан:
– Он коммунист, – напомнил себе Петр, – он ничего не скажет, упрямая сволочь. Пытать его нельзя, и вообще, обергруппенфюрер мне не разрешал сюда заходить… – Петра и не пустили бы в хранилища. Вокруг царили вечная полутьма и прохлада, но Воронцов-Вельяминов стер пот со лба:
– Икона пропала, а синий алмаз у его светлости. Кольцо он бережет для графини Цецилии… – в «Орлином гнезде», в семейных апартаментах, Петр, иногда, просыпался ночью, от бешеного стука сердца. Неприятно скользила резиновая наволочка, отчетливо пахло гноем, из непромокаемого мешочка. По словам врачей, выделения, при волнении, становились более обильными. Петр и сам это заметил:
– Особенно, когда я с Эммой… – он стоял на развилке, слушая тишину лифтовой шахты, – но, кажется, она привыкла… – жена только отворачивала голову, стараясь, чтобы капли гноя не попали ей на лицо:
– Она всегда потом в ванную идет, – недовольно подумал Петр, – могла бы и полежать со мной. И все время молчит, а мужчине надо слышать похвалу… – он, впрочем, в себе не сомневался:
– Я приеду, и Эмма мне скажет, что ждет ребенка, – уверенно улыбнулся он, – если бы мы еще спали в одной постели… – ссылаясь на то, что племянник еще малыш, Эмма надежно обосновалась в детской Адольфа. Ночью Петру туда хода не было. Из неуклюжего щенка, фила бразильеро вырос в спокойного зверя, размером со среднего теленка:
– Это он с его светлостью, Эммой и Адольфом спокойный, – напомнил себе Петр, – у него клыки величиной в мою ладонь… – днем Аттила не обращал внимания на Петра Арсеньевича. Собака не отходила от малыша. Фила позволял мальчику кататься на себе верхом, Адольф засовывал ему
