звуков. Я различил рев воды, как у громадной мельничной плотины, тяжелые всплески волн, сильный шум парусов и громкие крики матросов. Все кругом то с головокружительной быстротой вздымалось, то столь же быстро устремлялось вниз, а я чувствовал себя таким разбитым, что вообще не понимал, где нахожусь. Путаные мысли мелькали в моем мозгу, пока я не осознал, что лежу где-то внутри злосчастного брига, что ветер, похоже, усилился и начался шторм. Мною овладели мрачное отчаяние, горькое раскаяние в своем безрассудстве и безумный гнев на дядю. Я снова впал в забытье.
Когда я пришел в себя, тот же рев, те же беспорядочные сильные толчки оглушили меня и принялись трясти, как куклу. Ко всем моим страданиям добавилась морская болезнь человека абсолютно непривычного к морю. Пока я рос, я перенес немало испытаний, но ни одно из них не могло даже сравниться с тем, что я пережил в первые часы пребывания на «Конвенте», ни одно так не терзало мне душу и тело. Я услышал пушечный выстрел и рассудил, что, наверное, экипаж брига не в состоянии справиться со стихией и подает сигналы бедствия. Я обрадовался: уж лучше погибнуть в океане, чем сгинуть в рабстве. Как же я ошибался! Позже я узнал, что из пушки палили по приказу капитана, – вот пример того, что даже худшие из людей имеют свои положительные стороны. Оказалось, мы крейсировали тогда в нескольких милях от Дайзерта, города, где построили «Конвент» и где несколько лет назад поселилась миссис Хозизен, престарелая мать капитана. Теперь, куда бы ни направлялся корабль – домой или в рейс, – в дневные часы он никогда не проходил мимо Дайзерта, не салютовав из пушки и не вывесив флаг.
Я потерял счет времени: в той вонючей конуре внутри судна, где я лежал, день ничем не отличался от ночи, часы тянулись вдвое дольше обычного, и положение мое не оставляло ни малейшей надежды на лучшее. Я молил только об одном: чтобы бриг разбился в щепки о какой-нибудь утес или погрузился носом вперед в глубину океана. Наконец спасительный сон избавил меня от сознания моих несчастий. Пробудился я от луча света – надо мной, направляя мне в лицо ручной фонарь, стоял человек лет тридцати, невысокого роста, с зелеными глазами и рыжими всклокоченными волосами.
– Эй, – позвал он, – ты жив?
Я не смог выдавить из себя ни звука и зарыдал. Он пощупал у меня пульс, осмотрел рану на моей голове, промокнул ее влажной тканью и перевязал.
– Да, – сказал он, – удар сильный. Ничего, крепись! Еще не настал конец света. Начал ты неудачно, но все поправимо. Ты ел что-нибудь?
Я сделал знак, что не желаю даже смотреть на еду. Он дал мне выпить из жестяной чашки коньяку, разбавленного водой, и ушел. Когда он явился во второй раз, я не спал, но и не бодрствовал: глаза мои были широко раскрыты, морская болезнь как будто отступила, но страшная слабость и головокружение лишили меня последних сил. У меня дико болело все тело, а веревки, которые опутывали мои руки и ноги, казалось, жгли меня огнем. Зловоние моей темницы уже успело пропитать меня с головы до ног, отвратительные крысы шныряли вокруг и задевали меня по лицу, кошмары один ужаснее другого рисовались в
