капитана Хозизена – юнга называл его Хози-Ози и тоже горячо расхваливал. Этот шкипер был, по словам мальчишки, человеком, которому все нипочем, как на земле, так и на небе; грубый, вспыльчивый, бессовестный и жестокий, он не побоялся бы и Страшного суда. Именно такими качествами Рэнсом привык восхищаться как присущими настоящему мужчине. Единственным недостатком своего кумира юнга считал то, что Хози-Ози управляет бригом не сам, а держит с этой целью старшего помощника, мистера Шона, который слыл бы лучшим моряком торгового флота, если бы не пагубная страсть к выпивке.
– Да-да. Вот поглядите. – Мальчишка отвернул чулок на ноге и показал мне большую открытую рану, при виде которой кровь застыла у меня в жилах. – Это дело рук мистера Шона, – с гордостью произнес маленький дикарь.
– Как! – воскликнул я с возмущением. – Ты позволяешь ему так бесчеловечно обращаться с тобой? Ведь ты не раб, чтобы терпеть издевательства!
– Нет, не раб, – выпалил юнга, как заправский сорванец, – я ему докажу это! У меня есть одна штука… – Он украдкой показал мне большой нож и признался, что украл его. – Видали? – самодовольно крикнул дурачок. – Пускай только этот Шон попробует в другой раз меня тронуть! Я его зарежу! Мне не впервой. – И задиристый болтунишка неуместно побожился, смачно выругался и безобразно сплюнул.
Я никогда еще ни к кому не испытывал такой жалости, как к этому полоумному мальчугану, и у меня сложилось впечатление, что бриг «Конвент» немногим лучше плавучего ада.
– У тебя нет родных? – поинтересовался я.
Он ответил, что его отец служил часовых дел мастером и раньше жил в каком-то английском порту, – название я не запомнил.
– Хороший был человек, – вздохнув, добавил юнга, – но помер.
– Боже мой! – посочувствовал я. – А ты не можешь найти себе какое-нибудь честное занятие на суше?
– О нет! – Он хитро подмигнул мне. – Меня бы отдали в ремесло. Знаю я эти штуки.
Я спросил его, какое ремесло хуже того, которым он теперь занимается, подвергая себя постоянному риску не только из-за штормов и других опасностей, связанных с морем, но и из-за жестокости его начальников. Юнга согласился, что да, все это так, но тут же принялся расхваливать свою жизнь, ведь так приятно после очередного рейса сходить на берег с деньжатами в кармане и тратить их как подобает мужчине: покупать яблоки, хвастаться и удивлять уличных мальчишек.
– Мне вовсе не так плохо, – уверял он, – «двадцатифунтовым» приходится куда хуже. Вы бы знали! Я видел одного из них, пожилого, примерно ваших лет, – ясно, что я казался юнге уже старым, – так у него отросла такая страшная бородища! Ну и как только мы вышли из гавани, он протрезвел, и, боже мой, как он стал реветь! Уж и посмеялся я над ним! А есть еще малыши – совсем маленькие ребятишки даже по сравнению со мной. Я держу их в строгости и стегаю плеткой, когда мы их возим.
Он продолжал трещать
