что Денис виновен в смерти ее дочери.
– Твой покойный друг?
– Да.
Дрожь с новой силой начинала бить мое тело изнутри.
– А это не так? – спросила Надя. Ее лицо было спокойным и безмятежным как всегда, в то время как глаза были полны нежности и печали.
– Это гнусное вранье.
– Тогда почему ты придаешь такое значение ее словам? Важно не то, что думают другие, а то что думаешь и чувствуешь ты сама. Слушай свое сердце, оно тебя не обманет.
Она нежно улыбнулась, указывая пальцем мне в грудь. Надежда была самой старшей в фонде. У нее никогда не было своей семьи, сначала она помогала матери ухаживать за тяжело больной бабушкой, после в специальном уходе уже нуждалась ее мать. А двенадцать лет назад, когда Надежда Агашева похоронила мать, она вдруг обнаружила себя никому не нужной, одинокой сорокатрехлетней женщиной. Потребность ухаживать и помогать другим и привела ее в этот фонд, где она вновь обрела семью. Молодежь уважительно звала ее «тетей», для меня же она всегда была добрым и понимающим другом. Она была ровесницей моей мамы, но, в отличие от нее, не стремилась учить меня жизни, раздавая ценные советы. Напротив, она была деликатна и добра со мной, с самого первого дня нашего знакомства. Десять лет назад игумен Алексей снабдил меня рекомендательным письмом и, насколько мне известно, лично ходатайствовал о моем принятии на работу. И все же мне пришлось проходить такую процедуру, как собеседование. И Надежда Агашева была тем человеком, что больше часа сидел со мной в комнате, терпеливо задавая разные вопросы. Эта процедура стала для меня большой неожиданностью, потому как я была убеждена, что для работы в приюте берут всех подряд, главное – чтобы было кому работать. Но она заверила меня в том, что фонду «Жизнь в руках» нужны особенные люди, и я ей поверила. Мне хотелось стать частью такого общества, а еще важнее, осознавать, что я действительно буду кому-то нужна. Я сама не поняла, как профессиональные вопросы плавно перетекли в личные, и я начала пласт за пластом поднимать историю своей жизни. Обычно меня всегда тяготят наводящие вопросы, чужое внимание и любопытство, но с Надей все было по-другому. Она не пыталась давать оценку моему душевному состоянию, ей не было любопытно, в ее глазах я видела только сострадание и заботу. Все то, чего мне всегда не хватало. И я ей доверилась, поведав свою трагедию от начала и до конца, не боясь быть непонятой и осужденной. Двенадцать лет назад мы обе перенесли мощное потрясение в жизни, которое раскололо наши жизни на «до» и «после», и эту встречу в приюте мы обе восприняли как знак судьбы…
– Наверное, мне нужно поговорить с этой женщиной, – сказала я.
– Не торопись, – ответила мне Надя, предлагая сесть на скамью. – Она нашла своего мужа в ночлежке, и они ушли.
– А мы уверяли ее, что его у нас нет…
– Вы не могли этого знать. Он сам вчера попросился к нам. Вот ребята его и привезли.
– Понятно.
