надо с тобой поговорить, приватно, – услышал он Рауффа, – дело довольно важное, оно не касается арабов… – Макс обещал приятелю выпить с ним кофе вечером:
– Кофе и коньяка, – добавил он, – за моего будущего племянника или племянницу… – он, изящным жестом, вытащил из мейсенской чашки ложку. Походная спиртовка горела синеватым огоньком. 1103, в промокшем пальто, стояла в углу гостиной, под охраной двух солдат, приехавших с острова:
– Пусть смотрит на пламя, – подумал Макс, – силой взгляда она пожара не устроит… – огонек, отчего-то вспыхнул сильнее, заколебался, выбросив длинные языки. Макс допил кофе:
– 1103, кстати, еврейским упрямством напоминает дуру Марту. Но у Марты не было ни капли еврейской крови, она просто патентованная идиотка, что называется. Словно породистые собаки, хороша экстерьером, а мозгами похвастаться не может. Сейчас она жила бы здесь спокойно, я бы ее выдал замуж. Адольфу, все-таки, нужна мать. Он еще маленький мальчик. Генрих был немногим старше, когда мама умерла… – после смерти графини Фредерики Макс много возился с младшим братом и сестрой:
– Я читал Генриху, водил его в зоопарк, покупал мороженое… – он помнил прикосновение нежной, детской ладошки. Мальчик сопел ему в ухо:
– Ты самый лучший брат на свете, Макси… – обергруппенфюрер сглотнул:
– Мама меня так называла, Макси. Она, и Генрих с Эммой, а больше никто. Генрих на Принц-Альбрехтштрассе, ко мне так не обратился. Я ждал, что он попросит меня о снисхождении… – 1103 выпрямила жесткую, узкую спину:
– Она попросит, она сделает все, что я ей прикажу… – Макс отставил чашку:
– Зря вы отказались. Эфиопский кофе, нигде больше такого не найдешь… – Рауфф привез мешок кофейных зерен. Макс взглянул на часы:
– Пойдемте. Я вам хочу кое-что показать… – 1103 перевозили в наручниках. Отомкнув браслет, он приковал женщину к себе. Макс, тихо, заметил:
– Словно в Дахау. Мы знакомы десять лет, моя драгоценность. У нас, можно сказать, юбилей… – он махнул охранникам: «Не сопровождайте нас». Максимилиан повел 1103 за собой, по темноватому коридору, к детской племянника.
И в городском особняке Экзетеров и в замке, в Банбери, Констанца и Тони, ровесницы, делили комнату:
– Я узнаю запах, – поняла Констанца, – здесь живет ребенок… – в их детских тоже пахло сладкой выпечкой, карандашным грифелем, медовой акварелью:
– Тони любила рисовать, а меня больше занимал состав красок. Я прочла все статьи, в Британской Энциклопедии, потом дядя Джон и тетя Юджиния отвезли меня в Ньюкасл, на производство… – где-то в кладовых, на Ганновер-сквер, должен был храниться ее подарок брату:
– Стивен в четырнадцать лет, решил, что уйдет из Итона и станет кадетом, в летном училище. Мне было восемь. Я попросила няню сшить холщовый вымпел, такой, как на аэродроме, и сама раскрасила его белыми и красными полосами… –
