собиралась выходить замуж до тридцати лет. Я вообще не была уверена, что смогу полюбить кого-то так же, как фотографию. И я сделала папе и Брюсу предложение:
– Если вы дадите мне свадебные деньги сейчас, я смогу вложить их в свою карьеру. И тогда на свадьбу я сама заработаю.
Они согласились. Я купила новые камеры и объективы, а остальные деньги положила в банк.
Прошло меньше года с момента моего возвращения в Нью-Йорк, а мне уже страшно хотелось путешествовать. Я снова стала думать о Латинской Америке. Больше всего меня занимала одна страна – наверное, потому что она была недосягаема. Я говорю о Кубе. В 1997 году коммунистическая Куба находилась под санкциями, и американцы ездили туда крайне редко. Быть иностранным журналистом на Кубе было рискованно: правительство пристально следило за иностранцами, поскольку считалось, что они намерены выставить дряхлеющий коммунистический режим в плохом свете. Я не знала никого, кто был на Кубе. В то время я вообще не знала ни одного иностранного корреспондента и имела мало связей в этой среде. Но у меня была безграничная любознательность и страсть юности. Мне было интересно увидеть стремительное развитие капитализма в чисто коммунистической стране.
В Гаване я приземлилась в мае. Из аэропорта в город меня вез маленький минивэн. В руках я нервно сжимала листок бумаги с бледно-голубыми строчками и адресом, где мне предстояло жить. Я чувствовала себя страшно одинокой. На аргентинском испанском я прочитала адрес водителю автобуса и сразу же прониклась к нему огромной симпатией. Мне не хотелось выходить из автобуса. Из окна я видела, что Гавана обветшала. Краска на фасадах домов облупилась, деревянные балки прогнили. Крыши были покрыты ржавым железом. На веревках сушилось белье – даже под проливным дождем. Мальчишки спокойно катили на своих велосипедах по глубоким лужам. Когда я вышла на своей остановке, две женщины и мужчина посмотрели на меня так, словно на мне был плакат с надписью: «Американский капитализм». Я была здесь чужой. Мои туфли были слишком новыми и хорошими, чтобы я походила на кубинку. Даже заколка для волос стоила столько, сколько люди зарабатывали здесь за целый месяц.
По путеводителю я нашла агентство по расселению, и меня привели к женщине по имени Лео. Я платила ей 22 доллара в день за маленькую комнатушку. Лео встретила меня, как старую подругу. В тумбочке она оставила два крохотных кусочка мыла, украденных в американском отеле в середине 70-х годов. Рядом с мылом лежала шоколадка – украденная в том же отеле!
На застекленной террасе с видом на девятиэтажный дом стояли три кресла-качалки. Лео и ее мать Грасиэла устроились в них и предложили присесть и мне. Мы начали с обычных вопросов, светской беседы, коротких словечек. Мы пытались привыкнуть к интонации друг друга – и это нам быстро удалось. Мы покачивались в своих креслах, и я поняла, что все, что я читала о Кубе – неудачи коммунизма, бедность, трудности, очереди за продуктами, борьба за элементарные удобства, неравенство между теми, кто платит
