я до смерти другому человеку, Матвей Семенович. Нет у меня пути иного, окромя того, что выбрала я, с Федором повенчавшись.
– Люблю я тебя, Феодосия. Разве можно любящего тебя оттолкнуть… – она вскинула голову, в скромном плате:
– Не искала я твоей любви, а что пришлась я тебе по сердцу, дак моей вины здесь нет. Уезжай с Феодосием, Матвей Семенович. Даст Бог, ты еще встретишь ту, что полюбишь. Я здесь останусь, с мужем моим, с дитятей нашим. Не надо мне ничего другого. Разговор сей забудем, что ты, что я. Не было слов сих сказано.
– Как не было? Не ведаешь ты, боярыня, что на смерть меня сейчас обрекла, дак знай теперь!
Феодосия пошла к усадьбе. Башкин смотрел ей вслед, пока не пропала она из виду, словно растворившись в полуденном мареве.
Федор приехал в подмосковную ранним вечером. На луга опускался туман, с реки тянуло сыростью. Спешившись, он отвел коня в стойло. Тишина стояла на усадьбе, ровно и не было никого вокруг. В окне Федосьиной горницы подрагивал огонек свечи.
Жена ждала его, прислонившись виском к резному столбику крыльца, с убранными в домашний плат волосами. Тени залегли под глазами, словно не спала ночь боярыня. Тонкие пальцы теребили жемчужную понизь на шее.
– Марфуша здорова ли? – ломким, не своим голосом спросила она.
– Здорова и весела боярышня наша… – притянув к себе жену, Федор прижался губами к ее лбу: «Не заболела ли ты, Федосеюшка? Сама горячая, а руки холодные, как лед».
Она взглянула на мужа снизу вверх. Федор поразился ее взгляду. Так смотрели подранки на охоте, прежде чем добивали их.
– Есть у меня до тебя разговор, Федя. Да только, боюсь, не по душе он тебе придется.
Они уселись на косогоре над рекой. Феодосия опустила голову на колени. На заливные луга на том берегу медленно наползал закат. Брусничный свет растворялся в чернильной темноте ночи, где проглядывали первые звезды
Приобняв жену за плечи, Федор почувствовал, как слабеет под его рукой застывшее тело.
– Не виню я тебя, Федосья. Сама знаешь, не таким я был, когда венчались мы. Думал я о сем давно, да только сейчас вслух заговорил.
– Боялась я, Федя… – уткнув лицо в ладони, она разрыдалась. Федор испугался. Первый раз видел он жену плачущей. Даже когда Марфу она рожала, ни слезинки не пролила.
– Ох, как я боялась! Я с детства одно знала, чужим не доверяйся, шаг за порог дома, дак там враги все, проговоришься, хоша словом единым, и на дыбе повиснешь. И замуж за своего вышла. А здесь ты, но не могла я ничего сказать. Вдруг решишь ты, что ведьма я, еретичка, и гореть мне на костре. Или сам кому слово молвишь и под пыткой дни свои закончишь… – она вытерла рукавом заплаканное лицо: «Как можно любимого на смерть посылать?»
– Как ты могла подумать, что донесу я на тебя? Ты жена моя, плоть моя, ежели больно тебе, то и мне больно, заботит что тебя, то и мои заботы. До смерти нас Бог соединил… – Федор прижал ее к себе.
Феодосия
