style="font-size:15px;"> В доме Сулеймана-Хаджи рядом с квартирой Дауда жил с семьёй кумык Бийакай. Работал он секретарём туринского шариатского суда. Бийакай был учён, имел право носить почётное звание хаджи, как человек, совершивший паломничество в Мекку.
Это был единственный жилец в доме, к которому суровый Сулейман-Хаджи и не менее суровая Хаджи-Катун относились как к равному. Только к нему день в день, час в час не являлась высокомерная старуха, не становилась безмолвно в ожидании, как ханша, требующая дани от подвластных. К каждому квартиросъёмщику она заходила только раз в месяц в послеобеденное время, если до того не была уплачена квартплата. Бийакай составлял исключение во всех отношениях. Ему Сулейман-Хаджи подавал руку, а Хаджи-Катун каждую пятницу подносила несколько пресных лепёшек. Их связывал совместный хадж в Мекку.
Бийакаю было известно всё, чем жил и чем живёт в настоящее время Сулейман-Хаджи. С Даудом Бийакай был в добрососедских отношениях. Манафу добродушный кумык понравился с первого взгляда. Он стал захаживать иногда к гостеприимному юристу.
– А старшая дочь у хозяина недурна собой, – сказал Манаф Бийакаю в тот день, когда увидел её впервые.
Сосед, хитро подмигнув, ответил:
– Что хороша, то хороша, но ты не разжигай огонь в своём сердце, толку не будет…
– Как сказать… – ответил Манаф.
– Ничего не сделаешь. Канарейку из клетки, сколько ни летай вокруг, орёл не унесёт.
На другой день, сидя у Дауда, Манаф вновь заговорил:
– Не знал я, что у Сулеймана такая красивая дочь.
– А что бы ты сделал, если бы знал? Что можешь сделать теперь, зная? – спросил Дауд.
Манаф молчал.
– Не собираешься ли посвататься?
– А почему бы и нет?
– Сам пойдёшь или акушинских белобородых пошлём?
– При моём положении можно рассчитывать только на самого себя.
– Попробуй.
– Попробую. Клянусь Аллахом!
– Ты шутишь или всерьёз?
– Всерьёз.
– Ну-ну, попытайся, может быть, богач Сулейман ждёт, когда к нему явится хутынский голодранец-лудильщик.
– Ты забываешь, брат, что есть не только богатые женихи, но и смелые мужчины.
– Смелой дури в тебе хоть отбавляй, – начал серьёзно Дауд. – Я не раз говорил и повторяю: занимайся своим ремеслом и веди себя как положено юноше.
– Разве я веду себя недостойно?
– Не об этом речь. Ты думаешь о том и занимаешься тем, что не приведёт к хорошему. Даже хозяин заметил твою приверженность к большевикам. Бываешь с теми, кто идёт против религии, маршируешь на виду у всех со всяким сбродом.
– Те люди, с которыми я бываю, не хуже твоего хозяина. А что касается сброда, то для меня, голодраного лудильщика, среда вполне подходящая. Не примут меня в своё общество шуринское духовенство и знать.
Обиженный
