даже сейчас, когда я вспоминаю выражение его лица после того, как он, обернувшись, увидел нас обеих, сидящих за одним столиком, я не могу удержаться от улыбки. – Тетушка приложила платочек к глазам. – И от слез тоже, – добавила она, – потому что это был конец идиллии. Мужчина не прощает, если оказывается в дурацком положении.
– По-моему, в данном случае прощать должны были вы.
– Нет, дорогой. Я была готова оставить все как было. Луиза тоже согласилась бы делить его. Что же касается мадам Дамбрёз, я не уверена, что она поняла ситуацию. Его действительно звали Ахилл, и он представил нас ей как жен своих коллег, директоров металлургической фирмы. Но сам мсье Дамбрёз так и не смог вновь обрести самоуважение. Теперь, когда он бывал вялым в середине недели, он понимал, что я догадываюсь о причине, и это его смущало. Его нельзя было назвать распутным человеком – просто ему хотелось иметь свою маленькую тайну. А тут он, бедняга, почувствовал, что его раздели донага и выставили на осмеяние.
– Тетя Августа, как вы могли выносить этого человека после того, как обнаружилось, что он столько месяцев вас обманывал?
Она поднялась и направилась ко мне, сжав маленькие кулачки. Я думал, она меня ударит.
– Молокосос! – сказала она, как будто я был школьником. – Мсье Дамбрёз был настоящий мужчина. Тебе никогда в жизни таким не стать!
Неожиданно она улыбнулась и примирительно потрепала меня по щеке.
– Прости меня, Генри, это не твоя вина. Тебя ведь воспитывала Анжелика. Иногда у меня вдруг появляется ужасное чувство, будто на всем белом свете, кроме меня, не осталось людей, которые получают хоть какое-то удовольствие от жизни. Вот поэтому я и всплакнула, как раз когда ты пришел. Я сказала мсье Дамбрёзу: «Ахилл, мне по-прежнему хорошо с тобой, хоть я и знаю, где ты бываешь днем. Это ничего не меняет». Но для него-то разница была огромная – его лишили тайны. Именно в ней заключалась вся соль, и поэтому он нас обеих покинул для того, чтобы где-нибудь найти новую тайну. Не любовь, нет. Именно тайну. «Во всем Париже не найти другого такого отеля, как “Сент-Джеймс и Олбани”», и это было самое грустное из всего, что он когда-либо мне сказал. Я спросила его, не может ли он снять два номера на разных этажах в отеле «Риц», на что он ответил: «Лифтер будет знать. И тогда это не будет настоящей тайной».
Я слушал ее с изумлением и некоторой тревогой. Я вдруг осознал, какая опасность меня подстерегает. У меня было чувство, будто меня, независимо от моей воли, кто-то заставляет следовать за тетушкой в ее рыцарских странствиях, как Санчо Панса за Дон Кихотом, но только в ее подвигах слово «рыцарство» подменялось словом «удовольствие».
– Для чего вы едете в Стамбул, тетя Августа? – спросил я.
– Там будет видно.
Странная мысль неожиданно пришла мне в голову.
– Уж не ищете ли вы мсье Дамбрёза?
– Нет, что ты, Генри. Ахилла скорее всего уже
