трав вкруг табора в ночных привалах.
Олег прошёл к малому озерцу, обрамлённому густым кустарником, а ближе к лону шумливой осокой и камышом. Нога привычно угадывала стежку в один след. Не обходили этого места степняки, почасту таборясь тут. По всей степи не сыскать слаще и студёнее воды, чем в этом озерце. И степь знает об этом. Не только люди, но и зверьё тропит сюда к водопою. Вот и сейчас метнулся кто-то, вспугнув осоку, – по противоположному берегу гулко застучали копыта. Вепрь, угадал Олег. Брехнула раз-другой лисица, предупреждая сородичей, затаившихся до срока, до ухода людей, может, и им достанется с княжьей трапезы, с людского обжорства. Услышав лисий брех, взволновались, вскричали у шатров псы, предупредив, что есть они, что бдят, безусыпно несут службу.
Различимо и холодно блеснуло у ног слюдяное лоно озера. Олег потянул с плеч рубаху, содрогнулся, как конь, всей кожей, гоняя по спине, плечам и груди упругие катыши мускулов, подставился ладонями под студёную струю воды. Детскый донышком ковша продавил лёд, и озеро вскрикнуло громко, белые молыньи33 прошли по сизой в сутеми глади, зазвенело тихонечко крошево по стенкам ковша.
Олег охнул, принимая в длани колкий холод, утопая в нём лицом. А детскый, знаемо уже, поливал на шею, на спину, и пальцы, накалываясь на острые закраинки льдинок, втирали их в кожу – тело пламенело, радовалась душа.
Олег плохо спал этой ночью, на смену тяжким думам о прошлом пришла великая тоска по Феофании. Пять лет, как умерла она. Не вынесла тяжких скитаний, обид и разора в их жизни. Он пришёл с ней на Русь из Степи, обещая добрую жизнь в богатом стольном Чернигове, семью с любимыми чадами и доброй, берегущей их покой челядью. Она была тяжела первым ребенком, когда в диком воропе набежали на город Владимировы вои, убивая и грабя, предавая огню весь Окольный град. Чудо спасло тогда Феофанию от смерти. Он сам вынес её за предел великого разора на руках. Охранил, уберёг, выпестовал к жизни после случившейся с ней беды в страшных муках родившегося до всех сроков ребёнка. То крохотное существо, мальчик, первенец и наследник, не прожил и часа, не обозначил себя даже криком на этом свете, тем паче, не была крещена душа его, но Олег помнил сына поныне.
Опустевшее лоно матери больше уже не приняло семени. Мечтая о детях, Феофания и умерла в тоске о них, так и не родившихся на свет божий.
Близкие и сама Феофания молили Олега не жалеть её, пустую, отослать в монастырь и взять себе родливую здоровую бабу. Олег не хотел и слышать о том. До срока своей кончины жила Феофания в его любви, в ласке и хоти. Он и сейчас любил её, думая о близкой новой женитьбе.
Ему шёл тридцать девятый год, а он по-прежнему был бездетен и холост. Могучее тело воина, закалённое в походных невзгодах, в частой брани и бесконечном скитании, было всё ещё молодо, требуя женской ласки и близости. Часто, более, чем в юности, видел он по ночам греховные сны, но и в них, сладострастных, не оставляли его образ и плоть умершей жены. Просыпаясь, Олег молил Феофанию покинуть его, дать, пусть самую малость, в сердце крохотный уголок для кого-либо другого. Но она одна по-прежнему была во всём его сердце.
Однажды, было это вот тут, на памятном Романовом кургане,
Молынья – молния.
