из поэмы «Сашка», 1836 г.).И в те времена значимое соотношение «цена—качество» для российских аристократических кругов означало весьма и весьма существенные расходы на самых высокочтимых наставников: «Самой безупречной образованностью и превосходными моральными качествами отличались в конце XVIII века гувернеры графа П. А. Строганова – Жильбер Ромм, барона А. Н. Строганова – Жак Демишель, графа А. К. Разумовского – Пьер-Игнас Жама, воспитательница детей княгини Шаховской – Элизабет-Аделаида Матис и многие другие наставники. Но для того, чтобы обзавестись подобным гувернером, родителям следовало обладать значительным состоянием. Услуги того же Жама обходились примерно в 500 рублей золотом в год, а Жильбер Ромм получал и того больше – около 1200 рублей, что по меркам XVIII века было деньгами колоссальными» (из исследования Веры Боковой «Отроку благочестие блюсти… Как наставляли дворянских детей»). Для справки отметим, что математик, член Якобинского клуба Жильбер Ромм, позднее погибший после поражения восстания французских санкюлотов в 1795 году, на гонорары от Строгановых вполне мог бы, к примеру, превзойти достижения нашего современника Федора Конюхова: на эти деньги можно было 18 раз (!) совершить кругосветку в почтовой карете.
Если в конце восемнадцатого столетия нарождающаяся «галломания» у интеллектуальной российской элиты могла породить разве что ироничные поэтические строки (и то, заметьте, скорее всего, на французском), то в период наполеоновских войн это явление стала носить уже скорее абсурдистский характер. По этому поводу ирландка Кетрин Вильмот в письме от 24 сентября 1805 года с раздражением писала своей приятельнице княгине Екатерине Дашковой о том, что высшее сословие «во всем подражает французам; положим французские манеры к ним идут, но все же это обезьянство <…>. Одежда также чужая и повсюду слышится французский говор <…>. И как странно видеть, что среди этих французских манер, языка и нравов, русские кричат против Бонапарта, когда не могут съесть обеда без французского повара, когда не могут воспитать детей без парижских бродяг, принимающих здесь обязанности наставников и гувернанток, словом, когда весь внешний лоск взят из Франции» [см. Дашкова 1990, с. 456 – 457].
А теперь замахнемся на практически сакральное – на участников восстания декабристов в 1825 году: «Многие из декабристов, при всем их несомненном патриотизме, русского языка совсем или почти не знали. Так, М. П. Бестужев-Рюмин во время следствия, сидя в Петропавловской крепости, вынужден был, отвечая на допросные пункты, часами листать французско-русский лексикон, чтобы правильно перевести свои показания, которые он сочинял по-французски. Почти не говорил по-русски М. С. Лунин. Довольно плохо знали язык братья Муравьевы-Апостолы, воспитывающиеся во Франции. – из них Матвей Иванович впоследствии, в Сибири, со слуха и благодаря чтению русских книг язык освоил вполне хорошо, а Сергей, за ранней гибелью, не успел, даже стеснялся писать
