когда обессилевшее тело, отяжелевшая голова погружаются в покой, а душа продолжает страдать и метаться. Диляра-ханум очнулась оттого, что пароход глухо ткнулся во что-то и заскрипел, сразу откуда-то снизу поднялся гул голосов. Она открыла глаза и, приподняв голову, прислушалась, силясь понять, что происходит, потом, встрепенувшись испуганно, вскочила и выбежала из каюты. Платок она не выпускала из рук даже во сне. Прижав его к груди, бросилась вниз, в четвёртый класс, и принялась искать студентов. Их, однако, нигде не было. Отчаявшись, наконец, Диляра-ханум разбудила пожилую женщину, дремавшую в ногах спящего ребёнка.
– Апа, здесь студенты ехали – три парня и девушка… Скажите, где они?
– Сту… студенты? – повторила женщина, прикрывая рот ладонью, не в силах сдержать зевоту. – Кто же это может быть?
– Ну… один высокий такой, чернявый, у другого рубаха в клетку…
– А-а! Вот вы о ком… Так ведь сошли они, красавица ты моя.
– Сошли? – Диляра-ханум склонилась к самому лицу женщины. – Когда, где?
– Да вот только и сошли. Не видела разве? Ведь вот-вот как отплыли-то.
Диляра-ханум бросилась к дверям. Ничего, кроме чёрной воды, разглядеть было невозможно. Она взлетела по лестнице вверх, бегом помчалась к корме… В каких-нибудь ста пятидесяти – двухстах шагах мерцают огни маленькой пристани. Если всмотреться хорошенько, можно даже различить поднимающихся на крутой берег людей. Не вполне отдавая себе отчёт в том, что она делала, Диляра-ханум подняла руку и крикнула, волнуясь:
– Ха-а-ри-ис!
Однако голос её, сдавленный волнением, быстро угас, поглотился ночной пустотой – даже сама она толком не расслышала себя. На мгновение она притихла, закрыв глаза, потом быстро вынула платок из свёртка и, взмахнув им, выпустила над чёрной пучиной. Лёгкий шёлк, выскользнув из её пальцев, вспорхнул вверх, всколыхнулся и исчез, будто растаял в ночной мгле…
Пристань теперь была далеко. Вокруг ночь – мрак, пустота. Только где-то вдали, на берегу, едва видны мерцающие огоньки, они, словно угли, тлеющие в сердце Диляры-ханум, дразнили и мучили её…
1959
Красота
Давно это было, очень давно, но я, как сейчас, вижу трёх маленьких шакирдов[21], едущих из уездного медресе домой. Мы с Гилемдаром держали путь в деревню Чуаркуль, а Бадретдина должны были оставить в деревне Ишле. Пегая кобылка, неторопливо трусившая в упряжке, принадлежала отцу Гилемдара. В деревне мы жили бок о бок, поэтому весной за мной и Гилемдаром родители наши присылали лошадей по очереди.
Бадретдин – наш случайный спутник. До сих пор нам как-то не доводилось возвращаться вместе, хотя мы собирались в медресе и разъезжались в одно время. Когда прекращались занятия, Бадретдин предпочитал ехать домой с кем-нибудь из односельчан, прибывших в город на базар, или же топал за тридцать вёрст на своих двоих. На этот раз мы упросили его ехать вместе.
Бадретдин был самым бедным у нас в медресе. Из дома
