вместо хрустальных туфелек – домашние тапочки. Правда, на каблучках. То есть тапочки в руках, на ногах унты. На улицу же выходить. И карета с усатым кучером не будет подана. Зачем, если «принц», как выяснилось, живет в соседнем подъезде? Да, последний штрих – малахитовые серьги, взгляд в зеркало. Хозяйка Медной горы. На миг вернулось было лицо одиночества, и Татьяна показала ему язык. Все, можно выходить.
«Не спеши», – одернула себя. Оставалось десять минут. На столе все о’кэй, горячее в свое время разогреется в микроволновке. Татьяна торжественно поставила на стол второй прибор. Подумала и поместила на середину новогодние свечи. Теперь точно все.
Вышла. Он уже ждал у подъезда. Не Дед Мороз и не Ален Делон. Мужчина чуть старше ее. Если приглядеться, вполне симпатичный.
– Ну, здравствуй, принцесса, – сказал он восхищенно. – А я-то думал, чудеса случаются только в детстве…
Покрывало из лоскутов
Николай преподавал рисование в школе, где мужчин, как известно, всегда дефицит. Молодые безмужние учительницы, разумеется, не преминули опробовать на потенциальном женихе свои чары, но он не торопился. Лишь отметив третий десяток лет, Николай встретил ту, на которую пал его выбор. Тут уж не стал тянуть – без околичностей предложил избраннице руку, сердце, а вместо шалаша – малосемейку с обещанием рая и прочих прелестей совместной жизни. Девушка тоже недолго канителилась с согласием, оценила серьезный нрав Николая, основательность его намерений, да и просто понравился он ей.
Сыграли негромкую свадьбу, и новоиспеченный муж привел юную супругу в свой малогабаритный Эдем. Дарья принесла с собой баул – это было все ее имущество, причем большую его часть занимало лоскутное покрывало. Раскинула пестрядь на топчане, переставшем быть холостяцким, и – ах! – в глазах зарябило, а суровая комната сразу обрела недостающий уют. Николай дрогнул: творческая душа художника горячо откликнулась на незамысловатую красоту творения талантливых рук. Лоскуты были прилажены не абы как. В нехитром, казалось бы, рисунке жила неизъяснимая гармония, и словно несуетные движения угадывались в узорах простых аппликаций, подобранных с любовью и умелым сочетанием красок.
– Мама сшила, – сказала Дарья гордо. – В приданое мне.
Скоро над супружеским ложем засверкала написанная маслом картина. В ней, в середине лоскутного разноцветья, как на летнем лугу, сидела веселая девчонка Даша, одетая в любимую домашнюю рубаху Николая. Рубаха была синяя, и небо над косицами синее, а ворот на смуглом плече приспущен – не удержался муж от искушения чуть-чуть обнажить «натурщицу»… Живопись узоров в точности копировала рисунок покрывала, и чудилось, что над топчаном висит зеркало.
Позже Дарья рассказала маленькие истории лоскутов. Ведь до того, как сделаться покрывалом, каждый лоскут был одеждой и сохранил в Дарьиной памяти, а может, и в своей, чьи-то слова, события, время… Вот, например, эти голубые отрезки – от сарафана Даши. Сарафан летел вместе с ней, несся за мамой, цепляясь на бегу за дужки подойника:
