опустилась, и вот он я –Выползаю из затхлой могилы.
Я зову, я кричу, я устал быть один;
Одиночество мне не мило…
Ночь опустилась, и вот он я –
Алчный хищник, к охоте готовый;
Я лечу сквозь мрак, и вместе со мной
Лишь летучие мыши и совы.
В той, чей путь пересекся с моим,
Мне снова грезишься ты…
Я ласкаю ее, я целую ее,
Прижимаю к своей груди.
И вновь грядет кровавый рассвет;
Не утолен мой голод…
И вновь грядет кровавый рассвет,
Я ныряю в могильный холод.
Ты образ, ты призрак, ты памяти след,
А виноват кровавый рассвет…
Ночь опустилась, и я иду
Красоток в объятьях нежить.
Смотрите, я нынче щеголь и франт
И совсем не похож на нежить.
Я сверкаю улыбкой, я раздаю
Восхищенные, томные взгляды
В надежде увидеть улыбку твою,
Но, похоже, мне здесь не рады.
Нет, бывает, конечно, что мне везет,
И мне снова грезишься ты…
И пусть мгновенья несутся вперед,
А мы у последней черты.
И вновь грядет кровавый рассвет,
Не утолен мой голод…
И вновь грядет кровавый рассвет,
Я ныряю в могильный холод.
Ты образ, ты призрак, ты памяти след,
А виноват кровавый рассвет…
Делия Шерман. Летящая
Огни ослепляют ее. Платформа под ногами – остров в море пустоты. Твердая перекладина трапеции чуть скользит в присыпанных тальком ладонях. Далеко внизу огромное кольцо опилок, вокруг – ряды воздушных шаров, белые в черный горошек: круглые глаза, распахнутые рты.
Она вытягивает руки над головой, поднимается на носочки, сгибает колени и прыгает, как и тысячи раз до этого. Теплый, пахнущий попкорном ветер бьет в лицо. Мускулы живота, плеч и груди напрягаются, когда она цепляется ногами за перекладину. Она раскачивается, вися на коленях, «конский хвост» щекочет шею и щеки. Белые шарики внизу запрокидываются и ходят из стороны в сторону, музыку – звон колокольчиков – перекрывает всплеск аплодисментов.
Ее отец командует: «Ап!» – и она летит ему навстречу, хватает его за запястья, качается маятником, отпускает, делает сальто, ловит трапецию и возвращается на платформу. Приземляется, принимает нужную позу, кланяется. Аплодисменты становятся громче, музыка стихает – вся, кроме гулкой барабанной дроби, которая ускоряется, как биение испуганного сердца. Она разводит руки – свет играет на серебряных блестках, – приседает и ныряет – неглубоко. Летит, словно ласточка. Бросается вниз, кувыркаясь, забыв о трапеции, силе притяжения и страхе.
Пока, наконец, у самого купола, ее руки и тело не превращаются в свинец. Качающиеся шарики и желтое кольцо арены надвигаются и кричат, пока, вращаясь в воздухе, будто перышко, она падает.
И
