align="center">«По долинам и по взгорьям»
В августе 1945 года, когда я был на третьей смене в пионерлагере, СССР объявил войну милитаристской Японии. Власти опасались, что японцы могут напасть на Владивосток, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Петропавловск, Магадан и, конечно, на наш пионерлагерь, в котором была введена светомаскировка. Нам сказали, что могут появиться японские шпионы и что надо быть бдительными. Походы и военные игры были отменены, и нам не разрешалось выходить за ворота лагеря. По ночам ожидались японские бомбёжки, дежурные пионервожатые надели сумки с противогазами. Но скоро все эти военные приготовления стихли, все были уверены в скорой победе Красной Армии. 28 августа был взят Порт-Артур.
В сентябре 1945 года Япония подписала капитуляцию, а поздней осенью в Магадане появились пленные японцы из разгромленной Квантунской армии. На Колыму вообще было завезено до 4000 японских солдат и офицеров. Мы удивлялись, что японцы не ходили, как пленные немцы в кинохрониках, унылой оборванной толпой под конвоем русских автоматчиков. Утром трудолюбивые японцы шли на работу строем, бодро, с песней. Пели они старательно, на «русском» языке. Внимательно вслушиваясь, можно было с трудом уловить мотив и интонации нашей дальневосточной песни «По долинам и по взгорьям…»
Во главе колонны обычно шёл японский офицер, в меховой форменной армейской фуражке и добротной шинели с желтым меховым воротником, в сапогах и с саблей (!) на боку. Впереди колонны японцы несли красное знамя с надписью «9 сентября» и что-то ещё по-японски, иероглифами. Сбоку с винтовками наперевес неспешно шли два-три русских солдата конвоя. Японские солдаты были одеты аккуратно, в свои шинели, на головах – зимние жёлтые меховые шапки военного образца, на ногах – крепкие армейские башмаки, чёрные обмотки.
Пленные японцы строили в Магадане 2 – 3-этажные жилые дома барачного типа, и в них сразу же вселялись не имеющие жилья колымчане. Напротив нашего дома был построен такой барак, в нём поселился мой товарищ по школе Коля Меликов, с папой-геологом, мамой и младшим братом Игорем.
К весне 1946 года самурайской гордости японцев поубавилось, кормить пленных стали хуже. Солдаты Квантунской армии стали, как колымские доходяги, ходить по ближайшим домам, носили дрова (обрезки досок, чурки, обломки строительных лесов) и просили: «Рис-рис-рис!»
Дрова были большим дефицитом в городе. Когда японцам давали хлеб, они качали головами и не брали. Потом распробовали и уже просили: «Хлеб-хлеб-хлеб!» – брали, кланялись. Вражды я к японцам не ощущал, хотя они и намеревались утопить меня и «Джурму» в проливе Лаперуза.
Общаться с пленными нам запрещали, но всё равно у школьников стали появляться японские «трофеи» – алюминиевые с отверстиями монеты, бумажные иены, авторучки, компасы, часы и даже ножи-штыки. Всё это выменивалось у японцев на хлеб. После постройки домов в Магадане, года через 2–3, японцы незаметно исчезли. Мы думали, что они вернулись домой…
