– и всё исчезало. То ли акула перекусывала банку и глотала, то ли банка тонула – неизвестно.
Нас опять загнали в трюм, заключённые вынесли два трупа в серых мешках и бросили их за борт. Когда матрос разрешил нам выйти на палубу, акул уже не было. Видимо, дальше на север, в холодное Охотское море им не хотелось плыть. Но им достались серые мешки…
Наша жизнь в душном трюме, на нарах, была несносна. Мы вчетвером лежали на одном боку и должны были поворачиваться одновременно: если хоть один человек лежал на спине, остальным места уже не хватало. Ширина нар была около полутора метров.
Больные целыми днями валялись на нарах и кашляли. Иногда их подводили под руки к квадратному проёму трюма подышать свежим морским воздухом. Как они ходили в туалет, не знаю. Ведь надо было выйти на палубу и зайти в дощатую кабинку с дверкой. Кабинка была закреплена на борту корабля и висела за бортом. Входящий в это сооружение оказывался над морем и видел быстро бегущие вдоль борта волны. При подходе к Магадану эти кабинки разбили и сбросили в море.
Магадан
Мы подходим к колымскому берегу, в тумане проходим около встречающих нас островков и маячивших вдали военных кораблей. Тревожно кричат чайки…
«Джурма» входит в бухту Нагаева, довольно удобную, разместившуюся между двумя грядами невысоких сопок, подходит к причалу и долго швартуется. Я весь почему-то дрожу. На берегу много встречающих.
– «Смотри свою маму!» – строго говорит Мария Васильевна, которой я уже изрядно надоел. Но маму я не вижу, народу на берегу много, на берегу и на пароходе все кричат, плачут, машут руками и бегают вдоль борта.
И, действительно, мамы нет. И никто меня не встречает.
Мои женщины волнуются и нервничают. Подошел мужчина, что-то спросил и отошёл.
На берег съезжают своим ходом американские «джипы», «доджи», перевозят походные кухни. Водитель джипа съехал по положенным на борт сходням, включил скорость, поднял с форсом вверх руки и кричит: «Колыма, Колыма, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное лето!» – Опять подходит мужчина, что-то спрашивает у моих провожатых, они что-то отвечают ему. Ещё народу на палубе много, все суетятся, бегают, тащат из трюма вещи, я гляжу на берег, ищу маму, но, если она и была бы на берегу, я, наверное, её бы и не узнал.
«Я не Розанов…». Мама
Народу на палубе уже никого нет, только мы остались трое. Опять подходит этот настойчивый мужчина и спрашивает:
– Вы Розановы? Вы везёте мальчика Розанова? – Мои сопровождающие качают головами, а я, очнувшись от общей суматохи, выпаливаю: «Нет! Я не Розанов!! Это моя мама Розанова!!!» (Я же был по документам Титов, женщины фамилию «Розанов» не знали. Или забыли?) Мария Васильевна и её дочь возмущённо, но радостно загалдели, замахали руками, мужчина взял вещи (а я свой матрасик нёс сам), и мы сошли на колымский берег.
Это было 26 июля 1944 года. Дорога
