профессии и у моего брата Григория, хотя он был очень образован, учился в Париже, Неаполе, и в свое время не закончил учение только из-за отсутствия средств. Он трудился на литературной стезе. Кроме русского он хорошо владел немецким, итальянским, французским, английским языками, но все это не пользовалось спросом. В Латвии Улманиса в таких познаниях не было нужды.
У нас с Григорием завязалась необычайно интенсивная интеллектуальная дружба. Мы вместе читали книги, обсуждали прочитанное и массу других вещей, все, кроме наших личных дел. Хотя я был намного младше, я приобрел в его глазах авторитет как неоспоримый знаток истории, и в наших спорах он иной раз даже уступал мне.
У брата, как литератора, сложился чрезвычайно интересный круг коллег, приятелей и знакомых, можно сказать – почти свой кружок. Еще когда родители были живы, к нам приходила Аустра Озолиня-Краузе, удивительная, выдающаяся женщина, заглядывал поэт Павилс Вилипс, Григорий в доме Краузе познакомился с Александром Чаком, однажды поэт появился и у нас в доме. С моей мамой он говорил по-русски, притом на очень хорошем, сочном языке. Он признался, что одно время даже думал стать русским поэтом. Все они, все, кто появлялся в доме, жили в пространстве двух, а то и трех культур. Сведущие люди выступали у нас с сообщениями на различные темы. Однажды некий почтенных лет господин рассказывал собравшимся о транспортных путях в средние века, во времена Ганзы. Я был среди слушателей и выступил с критикой, поскольку о средневековье знал достаточно много, читал не только романы, но и работы серьезных историков. Тогда мне предложили выбрать тему для следующего доклада. Я приготовил его, зачитал, и слушатели сказали, что это «чрезвычайно интересно». Мне тогда было тринадцать или четырнадцать лет, брату – вдвое больше, и с этим своим сообщением я вдруг был принят на уровне этой компании.
Лето мы проводили в Булдури, там на месяц можно было дешево снять комнаты. Вечерами у нас опять же собирались люди – приходили запросто и засиживались до пяти, до шести утра, обсуждая разные острые, животрепещущие, щекотливые, хитроумные вопросы. Язепс Эйдус, в будущем физик и химик, выпускник Лондонского университета, представитель обширного клана Эйдусов, был также фантастический знаток истории. Однажды вечером, около восьми, мы с ним начали турнир и закончили только утром.
И позднее, уже в раннее советское время, если из Москвы приезжал интересный человек, брат старался и меня пригласить на встречу, собиравшую обычно большую аудиторию – русских, латышей, евреев.
Помню, приехал как-то русский советский писатель Николай Вирта. Любопытная личность – попович, в 1920–1921 гг. в доме его отца-священника был штаб крестьянского восстания. Руководил им эсер Александр Антонов, поэтому и само это восстание называли Антоновским, или Тамбовским[50], участников бунта – антоновцами. Вместе с Кронштадтским мятежом[51], подавленным в начале 1921 года, эти народные
Антоновское, или Тамбовское, восстание (1920–1921) – одно из крупнейших крестьянских восстаний против советской власти. Считается, что возглавлял его эсер Александр Антонов.
Кронштадтское восстание (февраль-март 1921 года) – вооруженный мятеж солдат Кронштадтского гарнизона и экипажей нескольких боевых кораблей против власти большевиков.
