подготовительных курсах Латвийского университета, на которых я занимался весной 1941 года. Сауле-Слейне была ученицей Эндзелина, преданной своему учителю до фанатизма. Она не просто учила языку, а умела сотворить с помощью латышских слов и речений целый мир. За это я буду благодарен ей до конца дней.
Итак, ателье находилось тут же, в нашей квартире, поэтому я хорошо помню его клиентуру. То была не простая публика. Дочь фольклориста Петериса Шмита с рассказами о Китае, в котором они жили долгие годы, сотрудница советского посольства Страуяне (ее вместе с мужем расстреляли в Москве в 1937 году), баронесса Энгельгардт… Было на кого посмотреть, что послушать.
Однажды мать накрыла стол, как на праздник, сказав: «Сейчас к нам придет Леонид Собинов. Услышишь звонок – открой дверь!». Я, конечно же, знал, кто такой Собинов, – тенор, второй после Шаляпина русский оперный певец с мировой славой. Не раз слышал от матери восторженный рассказ – как волшебно он поет, как красив, как был окружен поклонницами в Петербурге, где мама его не раз слышала в Мариинском театре. Я открыл дверь – там стоял сгорбленный, серый старичок. Я пригласил гостя в комнаты, послышался разговор, мама снимала с него мерку (Собинов заказал ей свитер), они пили чай, потом я проводил его опять до дверей. Когда я вернулся, мама сидела у стола и глотала слезы. Плакала потому, что петербургский красавец, идол барышень и дам превратился в… в то, что я увидел.
Леонид Собинов остался в советской России, но ему позволяли наезжать и в Ригу, где жили родные его жены. В эти свои приезды Собинов выступал на сцене рижской Оперы.
Я всю жизнь помнил свою мать в самых разных жизненных ситуациях, даже самых незначительных. Но теперь, оглядываясь назад, вижу и то, что не умел по-настоящему понять и осмыслить ребенком.
Когда еще длилась неудачная затея с пансионом в Кемери, у нее работала повариха, полячка, к сожалению, как оказалось, пьющая и нечистая на руку. Мама долго терпела, но в конце концов вынуждена была сделать ей замечание. Пьяная повариха вбежала во двор, где Ильюша колол дрова, где были и другие люди, и завопила во весь голос: «Полюбуйтесь, как жиды издеваются над христианским народом!». Мать вдруг заметила, что Илья в гневе схватился за топор… Подбежав к сыну, она вырвала топор у него из рук: «Ты с ума сошел? Из-за пьяной бабы…». Подбежали люди: что стряслось? Случай этот не мог не врезаться в память и, очевидно, повлиял на формирование моего национального сознания.
Другой эпизод там же. У дверей позвонил старый, но все еще стройный и сильный на вид человек, вытянулся в струнку перед моей мамой и отрапортовал: «Докладывает николаевский солдат! Прошу пособить мне!». Мать не дала ему денег, но зато накормила обедом. Незабываемое впечатление оставила на меня выправка старого служаки. Через годы, уже в армии, я пытался подражать виденному в детстве. К сожалению, рост у меня совсем не тот…
Когда мне и одноклассникам было лет тринадцать, пошла такая мода – вырезать из журналов соблазнительные картинки и обмениваться ими,
