уже был в силе так называемый Школьный закон Кениньша[48]. Латыши могли учиться лишь в латышских школах, немецкие или русские школы им надлежало оставить (это коснулось довольно многих латышей). В свою очередь представители меньшинств могли учиться только или в «своих», или в латышских школах. Таким образом, еврей, русский или поляк не мог теперь посещать немецкую школу. Закон дополнительно требовал, чтобы дети государственных служащих (а среди них было немало немцев и русских), независимо от национальности, учились в латышской школе. Я знал немецкую даму (примерно моего возраста), которую выдернули из немецкой школы и послали в латышскую лишь потому, что ее отец был мелким служащим в Лесном департаменте. То было время экономического кризиса, и служащий судорожно держался за свое место. Многие, однако, оставили государственную службу и перешли в немецкие фирмы, поскольку хотели, чтобы их дети получили образование на родном языке.
И мы с матерью стучались в разные латышские школы, но везде получали отказ. Не сразу, а после того, как выяснялось наше материальное положение. Между прочим, в латышских школах еврейских школьников было довольно много. Но все они были из состоятельных семей. Мы не были богаты. Я был сын владелицы крохотной вязальной мастерской. Итак, оставались лишь еврейские школы. Лучшей из них считалась школа Эзры на улице Блауманя, – ее закончили в свое время, скажем, кино- и театровед Валентина Фреймане, профессор истории Латвийского университета Александра Ролова, если не ошибаюсь, Язеп Пастернак и другие.
Замечательные учителя преподавали в школе Эзры. Поэт Павилс Вилипс подавал латышский язык так, что он оказывался самым интересным из школьных предметов. То было истинное искусство. Можете ли вы себе представить, как два юных еврея пылко спорят о нововведениях Эндзелина? А все дело в том, что учитель не вколачивал в них, а любовно взращивал интерес к латышскому языку, литературе, культуре.
Когда перед школой Эзры, где преподавание велось на немецком, встал вопрос, перейти ли на еврейский или латышский язык, без колебаний был избран латышский. На уроках говорили и писали только на латышском, на переменах – каждый изъяснялся на том языке, который ему ближе, поскольку дома этих школьников окружала атмосфера или немецкой, или русской культуры. Да, это была во многих отношениях замечательная школа.
Но обучение там стоило целых триста латов в год – сумма, для нас неподъемная. Правда, моя мать, не имея почти никакой собственности, пользовалась тем не менее немалым уважением в состоятельных рижских кругах, поэтому в школе Эзры ей сказали: «Если ваш сын будет учиться очень хорошо, мы обещаем скидку семьдесят пять процентов, если отлично – он сможет учиться бесплатно». И все-таки я, поразмыслив, сам отказался от щедрого предложения. Дело было не в деньгах. Я не хотел выглядеть нищим среди богатых. Тамошние ученики, например, после школьного бала вполне могли отправиться домой на такси. Я себе такого позволить не мог. Нет, это не по мне.
Нужно было думать
Закон об образовании Атиса Кениньша был отклонен в январе 1933 года.
Упомянутые здесь события относятся к времени авторитаризма, когда действовал принятый 12 июля 1934 года закон о народном образовании.
