что пирушка у него все ещё продолжается и что компания его порядком уже подгуляла. Тихонько отперли они двери своего номера, вошли в комнату, зажгли огонь, скинули с себя верхнее платье и начали приготовляться на сон грядущий. Осип, усевшись на свою кровать, закурил трубочку, а разбойник, взъерошив волосы на голове, начал раздумывать о том, как бы ему управиться с Калистратычем, который, по его мнению, приехал в Ирбит, чтобы с ним рассчитаться за своих работников. Прошло несколько минут; Чуркин поднялся с постели и стал ходить по комнате. Осип глядел на него исподлобья и не решался нарушить размышления своего атамана.
Прошло полчаса времени, а Чуркин продолжал ходить; на лбу его выступили морщины; лицо то бледнело. то покрывалось чуть заметным румянцем; кулаки были сжаты; несколько раз он произносил бессвязные слова и затем опустился на кровать. Осип встал с своего логовища, подошёл к своему атаману и тихо спросил у него:
– О чем, Василий Васильевич, ты беспокоишься?
– Соображаю, как завтра от Калистратыча нам отделаться, – отвечал он.
– Справимся, небось, ему труднее будет нас подкараулить, разыскивать придётся, а мы знаем, где он остановился.
– Надо будет утром пораньше из дому-то выбраться, а то как бы он нас здесь не накрыл: поедет, небось, везде о нас справляться.
– Что ж, как знаешь, так и делай.
– Да, так уж и придётся, ничего не поделаешь, где-нибудь день пропутаемся, а вечером пойдём охотиться на друга любезного.
– Ну, ладно. Гаврилу Иваныча так, значит, в покое и оставим?
– Как там придётся, из-за него на рожон мы не полезем.
– Вестимо, как раз, пожалуй, вляпаешься, – добавил каторжник.
Так проговорили они до двух часов ночи. Из-за перегородки до слуха их доносились песни; кутилы оставили картёжную игру и начали собираться восвояси. Гаврила Иваныч продолжал было накачивать гостей лиссабонским, но они стали отказываться.
– Довольно, друг любезный, спасибо тебе, напоил ты нас и обыграл порядком, – говорил один из гостей.
– Обыграешь вас! своих пяти сотен не недосчитываюсь, – отвечал купец, считая свои деньги и укладывая их в комод.
Чуркин в это время подошёл к дверям и в щель наблюдал, что происходит в комнатке его соседа.
Положив на место свой капитал, Гаврила Иваныч надел на себя свою волчью шубу и сказал приятелям:
– Вот что, други мои закадычные, а хотите, я вас чайком с коньячком попотчую?
– Отчего же, чайку теперь не мешало бы по стаканчику выпить, только без коньяку: и без него всё нутро перегорело, – отвечали гости.
– Так вот что: пойдёмте к Прасковье Максимовне, разбудим её, и она нас чайком напоит.
– Вишь ты, догадало тебя в такую пору к ней ломиться, – замечали ему.
– Ничего, она у меня ко всему привычна.
– Перепугается, пожалуй.
– Не беспокойся, Лаврентий Климыч, она у меня баба не пугливая.
– Счастливчик, отрыл себе «Маруху» и помыкает ей, как хочет, – сказал молодой
