Василий Никанорович, но закрыть дыру только досками, это не решение проблемы. Я, конечно, не архитектор и в сантехнике не сильно разбираюсь, хотя и на вас жалобы, что вы не Энштейн.
– А я и не хочу быть Эбштейном, – резко возразил Васька-кривая труба. – У меня нет денег в Швейцарском банке, и налоги я плачу.
– А с чаевых тоже платите?
Но Васька-кривая труба резко повернулся, не отвечая на выпад, и пошел вдаль.
– Про Эпштейна, вернее, про Энштейна я, конечно, зря дал ему прямо в руки такую козырную карту, да еще добавил про налоги, будто он чаевые берет и кладет себе в карман без всякого зазрения совести… А истинно хочется сказать по-современному, хоть Васька злопамятный черт.
Эх, бывать ли грозе грядущей, да, вижу я, как небо потемнело, и молния кривой трубой уже свернулась в жестоких тучах, и воздух опустел вокруг меня, пускай, не славы добиваюсь, а лишь любовью дышит голос мой, пускай они меня подслушивают по телефону, по Интернету – пускай, а я свою идею брошу им, которым, и голос мой пускай взовьется хмелем торжества:
тут, на этом самом месте, построить надо, нет, воздвигнуть памятник – предупреждение людям планеты нашей, летящей в мировом пространстве, в честь юной горестной невесты, и прорвавшейся сквозь сумрак будней зарей прощальной написать слова предупреждения:
А там, в туманной высоте,
ДА НЕ ИССЯКНЕТ ВЕЧНАЯ ЖАЖДА ЛЮБВИ!
Олег Иванович Сычугин устало склонил свою голову на грудь. На его голове еще было много волос, и по самой середине неспешно катил серебристые воды ручей, его истоки брали свое начало из мифо-эпической эпохи. Прошлое – вот оно! Только мы вместе с Олегом Ивановичем смотрим в будущее.
Энергетика его мыслей была столь мощной, что мы, собравшиеся у дыры, сразу же воплотили их в жизнь. Только мы добавили памятнику функциональный момент, поставив тут Народный Дом.
Здесь могли собираться коллективы самодеятельности, и в нужное время свил бы свое гнездо штаб по выборам в местное самоуправление.
Побежденные густой кровью энергетической мощи Сычугина, мы увидели, вернее, познали чудо рождения Народного Дома. (А вдалеке как бы еще слышался голос Олега Ивановича: «Любовью голос дышит мой, любовью…»)
Мы все были свидетелями, как на семнадцатом этаже Народного Дома мужской и женский хор добровольного союза рабочих и служащих исполнял песню-плач, и руководил хором местный композитор Араб-оглы, и к небесам, на наших глазах, поднимался грустный музыкальный цветок, и когда женская группа хора пела «Миленький ты мой, возьми меня с собой, там, в стране далекой, назовешь меня женой», то мужская группа отвечала: «Милая моя, не возьму тебя… sorry… sorry… не возьму тебя…».
И Англичанин, который уже почти совсем превратился в точку, спустился и, широко раскинув крылья и стараясь
