очередной виток возвращения к корням.
Андрей достал книжку и устроился поудобнее на диване. Соседи сверху дали о себе знать галопом из угла в угол комнаты. Качнулась, задребезжала хрусталиками люстра под потолком.
«Я же не выжила из ума, – настаивала мама. – Сижу я на кухне, слышу, в бабушкиной спальне кто-то ходит. И как бы щелкает. Клац-клац-клац… я сразу о твоих передачах вспомнила».
«Меньше бы ты смотрела всякую дрянь», – подумал он.
Лампа устаканилась. Накалялась перепалка этажом выше.
– Вот и твоя барабашка, мам, – сказал Андрей пустой комнате.
Попытался читать о кораблях испанцев, но мысли плавали в иных морях. Он поймал себя на том, что листает страницы, проклиная Богдана.
«Счастлив ты теперь, будущий папаша? А чего бы не быть счастливым. Какую красавицу, умницу отвоевал».
Захотелось пропустить рюмочку горячительного напитка. Отметить возвращение. Проверить заодно, работает ли их с Толиком любимый магазин.
Через пять минут он хрустел снежком по двору.
В халупе бренчала акустическая гитара, и хрипловатый женский голос задушевно пел:
Что же, фраер, сдал назад?
Не по масти я тебе!
Ты вглядись в мои глаза,
Брось трепаться о судьбе.
Вот бы свернуть за дом, мечтал Андрей, и столкнуться с Толькой. Не со взрослым семейным мужчиной Хитровым, а с патлатым Толькой-барабанщиком. Затариться темным «Козелом» калужского производства или белорусским «Лидским». Вином, вкусным, как слюни верблюда, жевавшего гнилые фрукты. И, чтобы наверняка, «Калиной красной», и острого хрена в нее покрошить. Но, упаси боже, не сатанинским бальзамом «Бугульма», от него пучит и тянет на подвиги. Как-то, переборщив с нектаром, Толя залез на подъездный козырек и оттуда в одних плавках нырял в сугроб.
«Век с тобой, мой мусорок», – заводила барышня из беседки. И что-то еще про рамсы, понты и чайные розы.
Над магазином на торце пятиэтажки горела вывеска «Степь», готический почему-то шрифт, где «с» читалось как «о», «т» – как «м», сросшиеся «п» и «мягкий знак» – как единое и неделимое «н», а вместе получалось «Омен». Название мрачного ужастика семидесятых годов.
Внутри, к сожалению, сделали ремонт, исчезла батарея липких стекляшек бальзама. Желудок тридцатилетнего Ермакова, впрочем, не осилил бы напитки юности.
Он купил самое дорогое виски, сунул бутылку под пальто и пошел обратно, мысленно споря с Толей, из чего в действительности варганили плодово-ягодные вина.
Возле фанерной хибары отирались трое.
– Э, земеля, – прогундосил коренастый мужик, направляясь к Андрею, – руки в карманы, на макушке чудом держится красная дед-морозовская шапка, под глазами лиловые новогодние мешки.
Десять лет назад душа Андрея при этом вот «земеля» ушла бы в пятки. Нынешний Андрей равнодушно покосился на коренастого.
– Сигу
