style="font-size:15px;"> – Браво, мальчуган, – раздался из-за спины спокойный насмешливый голос, – ты по-военному точен. Явился ко времени, нашел чего получше. Ты был бы превосходным служакой, жаль, не успеется. Давай побрякушки.
Годелот сжал ладанку и медленно обернулся, чувствуя, как острие чертит по спине жгучую дорожку, застревая в сукне колета. Ступенькой ниже стоял коренастый человек в черном дублете и шлеме ландскнехта. Он раздумчиво рассматривал Годелота.
– Экий ты… Иноземец, что ли? Тут где-то уже лежит один навроде тебя, белогривый, только постарше. Не папаша ли твой?
Годелот задушено рыкнул и подался вперед, но острие скьявоны тут же уперлось в горло, а ландскнехт раскатисто захохотал.
– Не дури, птенец. Давай цацки, и положу тебя быстро, ничего и не почуешь. Я не зверь, чтоб детвору увечить. А начнешь кобениться – отправлю в рай безглазым, даже на ангелов не подивишься.
Стальное жало вкрадчиво оцарапало щеку шотландца и кольнуло веко. Годелот почувствовал, как тяжкий груз пережитого за этот бесконечный страшный день обратился где-то внутри больной и яростной бесшабашностью. Он сжал ладанку в пальцах и улыбнулся:
– Изволь. И на грешной земле без глаз управляются – так неужто в раю не сдюжу?
Ландскнехт же, на миг оторопев от наглости юнца, мгновенно утратил напускное благодушие.
– Да ты весельчак, шлюхин сын? – скьявона чиркнула по второй щеке, и Годелот, чувствуя, как теплые капли скользят по лицу, вдруг расхохотался. Напряжение последних часов выплеснулось, смыв остатки осторожности. Шотландец схватился за холодное острие и прижал его к своей переносице.
– Давай! Коли! Попытай заодно удачу, загадай, в какой глаз попадешь!
Ландскнехт взревел, ударил шотландца сапогом в живот, и Годелот рухнул на ребра ступенек, захлебываясь хохотом и кашлем. Клинок рассек колет на груди, оцарапав кожу, и солдат шагнул ближе:
– Я тебя разрисую этим острием, как чеканщик. Ты будешь в ногах у меня валяться, выпрашивая смерть, поганец! – Скьявона вонзилась в свежую царапину, заскользила, углубляя порез, и Годелот захохотал громче, глуша смехом крик. И тут мучитель отдернул оружие.
– То ли ты жилой крепкий, мальчуган, то ли просто юродивый. Что ж, я и для таких забаву знаю.
С этими словами он воткнул лезвие скьявоны в трещину тлеющего бревна, выдернул и поднес раскаленное докрасна острие к левому глазу кирасира.
Годелот понимал, что ландскнехт не шутит, и легкой смерти ему не видать. Нет, этот человек вовсе не испытывал к нему ненависти. Это просто был один из тех, кто упивается чужой болью, как вином или женским телом. Сейчас его ослепят на один глаз, а потом истязания продолжатся, пока он и в самом деле не будет кататься по земле, исходя воем и мольбами.
