не по себе как-то, – я еще ниже опустил голову, коснувшись лбом холодной кромки бокала с пивом.
Рассказать, что она на 13 лет моложе? Рассказать про фотографии? Где-то внутри мне казалось, что даже если Петр поймет все это, то потом, поразмыслив, в глубине души непременно осудит. У него тоже была дочь, и, если так рассуждать, какому отцу было бы приятно, узнай он, что сосед подглядывает за дочуркой, делает снимки, а потом любуется ими? Никакому! Хотя я пока не смотрел на сделанные фотографии, ощущая их манящую наркотическим дурманом силу, но был почти уверен: рано или поздно они попадут на планшетный компьютер.
А пока сам акт просмотра сделанных снимков представлялся падением последнего барьера и признанием моего разгромного поражения в несуществующей борьбе с самим собой. Я не боролся, я скорее боялся.
– Послушай, – посерьезневшим голосом сказал Калугин, – я вижу, что ты немного растерян и говорить об этом не хочешь. Я и не настаиваю. Любовь всегда имеет смысл, а увлечение всегда приносит радость, и все это вместе может взорвать к чертовой матери окружающий мир, оставив лишь небольшой островок для двоих.
Я удивленно посмотрел на Петра, не ожидая такой проницательности от обычно беззаботного товарища, но говорить не хотелось.
– Я раньше боялся, – продолжил он, – боялся всего, перемен, которые неизбежно приходят с новыми чувствами, боялся разрывов, объяснений, да и просто серьезных потрясений в устоявшейся, словно в прокисшем болотце, жизни.
– А теперь? – чувствуя, что нужно вставить вопрос, чтобы рассуждения Калугина продолжали бег и не останавливались, спросил я.
– А теперь я часто вспоминаю, что умру и жить мне осталось меньше половины, – он сделал три приличных глотка и, поставив бокал на стол, вел дальше: – Я знаю, полжизни за спиной, наша молодость, Артек, горы, отпуск в Крыму. Очень долго я боялся что-либо менять, запершись, как улитка в панцире.
– Так делают многие, – согласился я, – по крайней мере из моих знакомых.
– Нет! – воскликнул неожиданно Петр, явно захмелевший от забористого напитка. – Ты не прав, физик. Ты как никто другой должен знать, что мы, узники раковин в виде бетонных двушек, раскиданных по разные стороны Московской кольцевой, хотя это и не важно, где… Мы сами выкалываем себе глаза, чтобы не видеть людей вне времени, вышедших за рамки обыденности и человеческих устоев.
– Как это? – спросил я, все еще пораженный такими витиеватыми образами, рожденными в голове Калугина. – Ты хочешь сказать, что мораль, семейные ценности и сложившиеся устои ничего не значат?
– Ты безнадежный тупица, Адам. Я не говорю, что они не нужны, – он снова приложился к бокалу, – я говорю, что там, как и в любом законе, есть лазейки, но у нас не хватает духу использовать их.
– Но есть те, кто решается на это, и мы, такие, как ты и я, сознательно не смотрим в их сторону, чтобы случайно не соблазниться запретным для нас плодом, – закончил за Калугина я.
