сказал Шевах Авербух, и невероятная, немыслимая мечта Хаима Нахмана внезапно стала такой близкой…
Но судьба решила по-другому. Его дед, реб Яаков Моше, умер вскоре после Песаха, и в качестве своей последней воли приказал поскорее сыграть свадьбу своего непокорного внука и ввести того в семейный бизнес. Авербухи, так же как и Бялики, были лесопромышленниками.
Уронил я слезу – и слезинку настиг
Луч игривого света.
Сердце сжалось во мне: и она через миг
Испарится, пригрета…
И пойду – снова нищий… За что? Для чего?
Словно капля в болоте,
Даром сгинет слеза, не прожжет никого.
Не смутит их в дремоте…
И куда мне пойти? Разве броситься ниц,
Рвать подушку зубами —
Может, выжму еще каплю влаги с ресниц
Над собой и над вами.
Слишком бледен ваш луч, и во мне он со дна
Старых сил не пробудит:
В небе солнце одно, в сердце песня одна,
Нет другой и не будет…
«Две фиалки в пустыне…»
Сразу после Шавуота сыграли свадьбу. Хаим Нахман и Маня, так же, как и все еврейские юноши и девушки, веками соединявшие свои судьбы не по собственной воле, а по выбору родных, встали перед необходимостью строить счастье собственными силами, из того, что имелось.
Выйди, стань пред закатом на балкон, у порога,
Обними мои плечи,
Приклони к ним головку, и побудем немного
Без движенья и речи.
И прижмемся, блуждая отуманенным взором
По янтарному своду;
Наши думы взовьются к лучезарным просторам
И дадим им свободу.
И утонет далеко их полет голубиный
И домчится куда то —
К островам золотистым, что горят, как рубины,
В светлом море заката.
То – миры золотые, что в виденьях блистали
Нашим грезящим взглядам;
Из-за них мы на свете чужеземцами стали,
И все дни наши – адом…
И о них, об оазах лучезарного края,
Как о родине милой,
Наше сердце томилось и шептали, мерцая,
Звезды ночи унылой.
И навеки остались мы без друга и брата,
Две фиалки в пустыне,
Два скитальца в погоне за прекрасной утратой
На холодной чужбине.
Но жизнь молодой семьи началась как раз с разлуки. Почти сразу после свадьбы Хаим Нахман был послан тестем жить в лесном домике, в полном уединении, где компанию ему составлял только сторож. Он занимался там продажей древесины и бухгалтерией в качестве приказчика на службе у Шеваха Авербуха. Маня оставалась дома с родителями. Она тосковала, ждала с нетерпением пятницы, когда ее муж приезжал на пару дней домой, иногда нанимала возницу и навещала его сама в его лесной избушке, где он проводил время в окружении
