над водой. Вот уже хорошо стали видны их груди, и у одного набрякшие, полные розового сока сосцы, белые животы, нежные подбрюшья. Исполины вертикально вознеслись над океаном, упёршись в него, как колоннами, раструбами хвостов. Вознеслись – и разом прянули друг к другу и замерли в Великой Близости, в Великом и Тайном слиянии живой плоти. Вздох утверждения бытия прокатился над океаном, коснулся лица Михаила и ожёг жаром.
А животные, плавно покачиваясь, старались ещё и ещё продлить мгновения равновесия, потом прянули на спины и, вспенив, взбурлив и вздыбив над собой океан, ушли в пучину.
Сколько ни ждали их люди, животные больше не появились. А там, где вознесли они себя над миром, где замерли живыми изваяниями в Великом, Вселенском равновесии, на воде медленно растекалось белое, чуть подкрашенное алыми лучами солнца озерко живой плоти…
– Деды, прадеды рождались на море, а такого вот не видели. У нас говорят, игрища китовые в сто лет один человек только и увидит. Значит, до двух веков никому увидеть не придётся, – прокричал Пряхин, низко наклоняясь к Михаилу, когда они уже подходили к «Невельскому».
Десять месяцев в океане, триста рабочих суток, спрессованных в одно: работа, работа, работа без выходных, без праздников. И всё же он находил время, чтобы вернуться к прошлому, к Лизе, женитьбе и такой короткой семейной жизни. И чем больше и чаще думал он об этом, тем трогательнее и жалче становилась Лиза с её представлениями о жизни, с её рационально расчётливым подходом ко всему. Он писал шутливые, добрые письма, наполненные мужской лаской, которую она почему-то не замечала.
Он рассказал ей о встрече с китами, стараясь передать в письме всё, как было, и своё удивительное состояние раздвоенности в тот миг, и свои мысли о том необыкновенном. На это письмо Лиза ответила, что у него прекрасный слог и что, пожалуй, пора подумать и позаботиться о недюжинном его литературном даре. «Миша, из писем твоих я сделала выжимки, – писала жена. – Ты знаешь, получается очень интересный дневник руководителя экспедиции. Я дала читать его нашему шефу, и он в восторге. А вот твой Старик упрямится. Оно и понятно, он отродясь не читал газет. Но я его уломаю. Дневники начальника Тихоокеанской экспедиции кандидата биологических наук М. И. Канаева – в нашей газете! Ура!»
Михаила обескуражило это письмо. Он написал ей, прося больше никогда и никому не показывать писем, пусть даже «выжимок», особенно Старику. Тимофеев в любой работе признаёт только работу. «Неужели тебе, бабе, неясно, что всё это адресовано только тебе и это только твоё. Это то, чем не делятся, что люди хранят в себе».
Ей стало ясно, она поняла его.
«Хорошо, Миша, я не буду трогать твоё имя. Хотя для ДЕЛА, – она написала это слово заглавными, – для большого ДЕЛА опубликование дневников было бы кстати. Мы – деловые люди и должны служить ДЕЛУ даже своими интимами. Шеф наш не понимает твоего упрямства, я тоже, да и умные люди не понимают. А твой Старик, он куда умнее тебя, сказал: «Чёрт с вами, публикуйте какую угодно ерунду, только чтобы было не антинаучно. Как
