Лучше, чем думали, получилось. Как в стихах у Сенина вышло. «Инония»…
– Даже не верится.
А потом всю ночь играла гармошка, и голоса, стройные, как тополя, выводили мелодии песен.
И смеялись девчата, и обнимали их и живые, и давно погибшие номаховцы. И целовал чьи-то губы Номах, и качала его ночь, вольная и жаркая.
А потом гуляли они по степи до самого света и было им так хорошо, как только может быть, когда тебе нет ещё и тридцати, пусть у тебя за плечами и тюрьма, и кровь виновных и невиновных, и много, ужасно много смертей…
… – Вставай, батька, – разбудили его.
Номах открыл глаза, ещё полные сонной нездешней радостью, и услышал:
– Большевики объявили тебя вне закона. Хана, батька…
Тень солнца
Кони били копытами землю, лязгали железками уздечек.
Номах сидел в седле, смотрел вниз, на перепутанные стебли травы, то изжелта-зелёные, то тёмно-изумрудные, и взгляд его блуждал в бесконечном их лабиринте. Он смотрел и, казалось, сам проваливался в тёмные провалы меж травяных лохм.
Апатия, тяжёлая, как чужой труп, легла на его плечи. Ничего не хотелось, ничто не радовало.
Подъехал Каретников.
– Идём в прорыв, батька?
– Идём… – равнодушно согласился он.
Каретников не уезжал.
– Чего тебе ещё?
– Злости в тебе не вижу, – хмуро бросил тот. – Без неё не вырвемся.
– Так нет её, злости. Усталость есть. Злости нет.
– Найди злость, батька.
– Ладно-ладно, – поднял голову Номах. – Езжай себе. Без тебя разберусь.
Меж травяных струй стелилась плотная и липкая, как смоль, тьма. Где-то в глубине земли невидимо копошились безглазые черви и слепые кроты, зрели, ожидая своего часа молочно-бледные куколки и личинки, спали семена завтрашнего разнотравья.
Номах окинул степь взглядом.
Вдалеке, у горизонта чуть виднелась петлюровские окопы. Угадывались брустверы из свежей земли, ощетинившиеся штыками и тупыми поросячьими рылами пулемётов.
Вверху флотилия белых облаков пересекала небо. В разрывы меж бортами кораблей плескала синева. Обширные паруса закрывали солнце.
Рядом подал голос Щусь.
– Ну, батька, пора-нет?
– Что пора? – равнодушно переспрашивал Номах.
– В атаку, куда ещё! Окружили нас.
– Сам знаю.
– И что?
– Не… Не пора.
– А когда?
– Да ща. Что пристал? – отбрехался батька.
– Смотри, Нестор. Как бы жизнь не проспать.
Номах закрыл глаза, втянул сухой запах степи, зноя, конского и человечьего пота.
– Батька, подпруга у коника твоего не слабовата?
Подошёл боец, подтянул охватывающий конское брюхо ремень.
– Вот теперь в самый раз.
Номах
