парня вздымалась и опускалась сбивчивыми рывками. От развороченного живота по земле расползалось бурое пятно. Щёки парня впали, резче обозначились большие по-птичьи тёмные глаза.
– Не уходи, – он сжал руку Соловьёва. – Не спеши. Спешить-то, оказалось, некуда? Понимаешь? Некуда.
Соловьёв не спешил. Он видел, что парню уже не помочь, что счёт идёт на минуты, что бурое пятно не остановится в росте, пока не остановится сердце. Он слушал, держал холодеющую руку, смотрел спокойно, слушал, кивал в такт словам.
– …А встретишь её, – захлёбывался последними просьбами солдат, – скажи, любил… Понял? Передай, смотри…
Глаза умирающего тускнели, гаснущими светлячками, голос истаивал до шелеста и пропадал в тишине.
Соловьёв укладывал руки покойника крестом на груди, шёл дальше.
– Батюшка, благослови… – шептал в предсмертном бреду грузный пожилой солдат, уже не разбирая, кто перед ним.
Соловьёв протягивал руку, боец, почувствовав присутствие живого человека, хватал её, целовал крепко, отчаянно, как девушку, как жену… Соловьёв не отнимал руки.
– Грешен, отче… Грешней не сыскать. Но что делать, жизнь… Так вышло…
Соловьёв молчал.
– …Крышу поправить не успел, – предсмертно посмеивался Соловьёву другой. – Теперь уж, видно не случится…
– …Сестричку, слышь, позови. Медичку. Настей зовут. Позови. Сказать надо…
– …Рушныцю дай. Дострелю его, гадюку… – одной ногой уже стоя за гранью, требовал злой щетинистый мужик.
– …Елецкого уезда я. Нижний Воргол, слыхал? Случится быть там, передай брату, не виноват я перед ним. Не было у меня ничего с его жёнкой. Истинный крест, не было…
– …Пуля у меня тут, в печёнках. Мелочь. Достать бы и снова хоть пляши…
– …Пристрели меня. Силы нет терпеть. Вот как больно…
– …С германцем воевать хуже было. Помню, под Белостоком нас газом душить стали. А тут терпеть можно. Можно… – закрывая глаза, шептал крупный основательный селянин.
Много чего наслушался Соловьёв. Многих проводил он до того странного и ни на каких картах не обозначенного рубежа, где живые становятся мёртвыми. Многие открыли ему свои странные и бесполезные тайны, которые, наверное, мешали им перешагнуть теневой порог.
– …Две серьги, да семь червонцев в тряпице… Хочешь, забери себе…
– …Боюсь помирать… Ничего в жизни не боялся. А помирать боюсь, хоть вой…
– …Брата я убил. Родного, чуешь?..
– …Вдруг не врут попы и есть он, ад-то? Что тогда?..
– …Ротному не говори, что струсил. В спину ведь меня убило. Побежал я…
– …Споём, седой, а? Напоследок…
Таких отчего-то было особенно много. И они пели и «Ермака», и «Дубинушку», и «Ехал казак за Дунай», и «Как в Иерусалиме», и «Полно вам казаченьки»…
Отчего русский человек
