под широкими кронами ив, перевитых вьюном и хмелем.
А над ними летал молодой и дурашливый лётчик-англичанин. Спрятав глаза за большими, в пол-лица очками, он, перевешиваясь через борт, глядел на разбегающихся молодых русских крестьянок. Их крики достигали его ушей. Мелькающие белые ноги будоражили воображение.
– Я люблю вас, русские девушки, – кричал он им по-английски и махал рукой.
Маша больно ударилась грудью о склон оврага, дыхание её остановилось. Падая она не поняла этого и лишь скатившись на дно оврага в прохладную осоку вдруг осознала весь ужас своего положения. Она заметалась по мягкой травяной подушке, заколотилась, пытаясь вздохнуть. Лицо её залила синюшная бледность, она подумала, что умирает и тут у неё вдруг получилось закричать.
– А-а-а! – завопила она и смогла вдохнуть.
Упав на спину, она вдыхала и выдыхала, а над полями и оврагами кружил аэроплан, управляемый молодым, возраста грамотного Васятки, английским лётчиком.
– Махотку забыла… – подумала Маша. – Найти надо, а то мать выдерет.
На горлышке её полной до краёв махотки сидел кузнечик. Перебирал лапками, отражая солнце радужными глазами. Его совсем не пугал кружащий над ним самолёт.
Грамотный Васятка, у себя дома глядел на сидевших на балках, попавших сюда сквозь прорехи в ветхой соломенной крыше, голубей, и думал, что пора жениться, что девок много и надо выбирать. Что Нинка Мишухина такая страшная, что с ней и рядом-то стоять противно, что Веруха дура, каких поискать, а Маша, пусть и не красавица, но смотреть на неё одно удовольствие.
Голуби ворковали мягко и переливчато. В их воркотне тонул треск летавшего за селом аэроплана.
Англичанин, сделав ещё пару кругов над полем, развернул самолёт, и, перекрывая грохот мотора, во всё горло запел:
Я люблю тебя Мери, Мери.
Но тебе я не верю, не верю я.
У меня к тебе Мери, Мери,
Не осталось совсем доверия.
Дождь
Номах стоял у окна и смотрел на улицу. За окном шёл дождь. Он падал на набухшую сыростью почву, стрелки первых травинок, вздрагивающую поверхность луж…
Жёлтые рысьи глаза Номаха были полуприкрыты. Мысли дрейфовали от одного предмета к другому, подобно бумажному кораблику по водной глади.
– Дождь… Капли… Сколько их тут?.. Нет числа, сколько упадёт их на эту землю только сегодня. Одинаковые, безмысленные, безголосые. Кусочки неодушевлённой материи. Бессмысленные точки на небе, воздухе, лужах. Зачем они?
Он стоял долго, полчаса, может быть, час.
Дождь всё не кончался.
Номах вдруг и сам почувствовал себя одной из этих, несущихся из поднебесья, капель. Он почувствовал это так остро и ярко, что в груди захолодело, как бывало в детстве, когда он прыгал с высоких лозинок в тёплую и ленивую, как полуденная кошка, речку. От нарастающего чувства полёта и падения внутри словно бы всё распахнулось. Это было странное, удивительно восторженное чувство. И ожидание удара о землю лишь усиливало его
