эти суть таковы: Агнец, Логос и свидетель.
Ни Павел, ни евангелисты не используют образ Агнца в приложении к Иисусу. Лишь Петр вскользь сравнивает Христа с Агнцем (1 Пет. 1, 19). Агнец появляется в первой же главе Иоаннова Евангелия и он же – центральный образ Апокалипсиса. Та же история и с Логосом. Ни Павел, ни Петр, ни синоптики этот термин к Иисусу не прилагают, – а Евангелист начинает с него, и Тайнозритель использует его же.
Однако есть и существенная разница в употреблении терминов. Евангелист раскрывает понятие Агнца. Не просто Агнец, но берущий грехи мира. Образ, одновременно напоминающий и пасхального агнца – символ защиты от губителя первенцев, и Раба Господня, тоже сравниваемого с агнцем у Исаии, гл 53. Евангелист припоминает этот образ со слов Иоанна Крестителя, а потом не раз возвращается к тому, что Агнцу этому (то есть, Иисусу) надлежит умереть за грехи людей. У Тайнозрителя же образ не раскрыт, он просто используется, так сказать, по умолчанию, или в уверенности, что читатель сам понимает, о Ком речь. Это создает впечатление, что Евангелист здесь первичен. Суть образа (термина, символа?) раскрыл именно он.
И в еще большей мере это относится к понятию Логоса. Только однажды Тайнозритель созерцает Агнца, уже обернувшегося победоносным воином, и тогда говорит, что имя ему – Слово Божие (Откр. 19, 13). Почему такое имя – не разъясняется. Очевидно, оно тоже предполагается известным читателю.
Между тем, именно Евангелист разъясняет, как Логос был вначале, как через него все начало быть, и как Логос стал человеком. Как показывает митр. Антоний (Храповицкий), само евангельское понятие об ипостасном Слове Бога заимствовано более из библейского источника. Но, по-видимому, можно считать, что Евангелист, тоже умудряемый и Святым Духом, и пастырским опытом, сумел здесь, так сказать, перекинуть связующий мостик между библейским и философским понятием о Божественном Слове, найти между ними общее – ради успеха евангельской проповеди. Во всяком случае, именно евангелист здесь «разработал концепцию», если так можно выразиться, а Тайнозритель берет ее уже готовою.
И наконец, употребление слова свидетель, (оно же означает в греческом и мученика), говорит, скорее о том, что писания Иоанна родились в церкви чуть позже по времени, уже после опыта первых гонений в языческих церквах. До этого опыта Павел и Петр просто не дожили, точнее, ушли среди первых жертв такого гонения при Нероне. А ко временам Евангелиста и Тайнозрителя мученичество уже стало явлением в церкви, и сам термин родился и стал общеупотребительным. Поэтому оба автора (один?) употребляют его, как не нуждающийся в раскрытии.
Итак, даже в этих трех связующих звеньях Евангелист первичен, а Тайнозритель скорее должен пониматься, как «испытавший влияние», нежели наоборот. Тайнозритель учился и заимствовал из пророков и из Евангелия, – вот и нашлась та «общая буква», которую вроде бы не увидел св. Дионисий. Все это вполне согласуется с сообщением об Иоанне-пресвитере, втором Иоанне, бывшем при Евангелисте. И очень понятно, если после кончины
