не отличается от нашего, если не считать того, что он вегетарианский. У нас нет возможности закупать сухие пайки, отвечающие мусульманским требованиям забоя скота. Я слышала, что когда лагерь только открылся, то некая арабская благотворительная организация предложила нам целый грузовик мясных консервов. Однако под грузовиком оказалось взрывное устройство и «благотворителей» пришлось вежливо попросить.
В течение дня из тарелки репродуктора пять раз раздается призыв на молитву. Между молитвами несколько раз транслируют обращение коменданта, переведенное на арабский и записанное на пленку. Вот и сейчас я слышу этот голос, призывающий заключенных сохранять спокойствие и уверяющий, что все дела будут рассмотрены и невиновных отпустят. Кончается обращение словами: «Вместе мы построим демократический Ирак».
Дела-то мы рассмотрим, вопрос в том, когда… Население тюрьмы колеблется от пятисот до восьмисот заключенных, но разбирательством дел заняты двое – капитан Блэр и я. Иногда нам присылают кого-нибудь третьего.
Я страшно не люблю ходить через лагерь, но другого пути нет. Я задыхаюсь от вони, но стараюсь этого не показывать. Завидев меня, заключенные толпой бросаются на колючую проволоку. Они протягивают мне руки с пластиковыми браслетами. На каждом браслете – личный номер. Я не понимаю их слов, но знаю, что каждый кричит, что он уже свое отсидел. Бедняги, они думают, что от меня что-то зависит. Я сортирую дела и составляю списки, но решение-то принимаю не я и даже не капитан Блэр. Будь моя воля, я бы их всех отсюда отправила. Кого в иракскую тюрьму, кого в психушку, по кое-кому плачет лагерь в Гуантанамо Бэй[5]. Но наверняка в этой толпе есть и арестованные по ошибке, и люди, которые сидят только потому, что у нас до их дел руки не дошли.
Слава Богу, лагерь остался позади. Теперь я иду по аллее, обсаженной тополями. Там, в домике, где когда-то жил командующий местным гарнизоном республиканской гвардии, находится штаб разведки. Там ждет меня моя сестра Айрис. Она работает в разведке специалистом по дознанию. Но так как она еще ефрейтор, ей не доверяют вести допрос в одиночку, а сажают набираться ума с кем-нибудь более опытным.
Мы с Айрис близнецы, совершенно одинаковые. Только наша мама умеет нас различать. Я до сих пор не понимаю, как она это делает, но она ни разу не ошиблась. Что до отца, то я сомневаюсь, знает ли он всех своих детей по именам. И то сказать, нас у него сорок человек, почти целый взвод.
Мама у отца – пятая жена из шести. В городке Колорадо-Сити, где мы с Айрис родились, все мужчины имели по нескольку жен сразу. Так жили все, и мы думали, что это нормально[6]. Колорадо-Сити окружен почти со всех сторон пустынями и горами, а на востоке расположена индейская резервация. Мы не были счастливой семьей. Мы вообще не были семьей. Скорее, это был маленький закрытый мирок, полный сплетен, склок и унижений. Мы любили маму, а она любила нас, но никто, кроме нее, нами не интересовался. Впрочем, нет, была еще тетя Маргарет – третья жена отца. Это она помогала нашей маме произвести нас на свет. Роды были тяжелые, после них мама уже не
Лагерь особого режима на американской базе на Кубе.
Доктрина многоженства признавалась мормонской церковью до 1890 года. В 1890-ом церковь официально осудила полигамию – без этого власти не хотели принимать Юту в Соединенные Штаты. В настоящее время группы фундаменталистов-мормонов, не согласных с официальной доктриной, продолжают заключать полигамные браки. Они живут изолированными общинами в труднодоступных местах, в основном в Юте и Аризоне.
