Хоссейн вытащил на середину комнаты зеленую скамью.
– Сами видите, Лейла-ханум, клиентов у меня сейчас немного. Похоже, во время войны люди не особо фотографируются. Может, не хотят, чтобы их запомнили такими, как сейчас, а может, им просто не нужна память о таком времени. И, знаете, это ведь, пожалуй, хорошо. Не хотят вспоминать – значит, надеются выжить. Строят планы на жизнь после войны. Только вот стоит ли ждать жизни после войны – ведь Саддам, этот проклятый псих, бомбит нас уже семь лет! И конца не видно.
Ага Хоссейн ходил по студии, подбирал и ставил на место какие-то вещи, задергивал занавески. Голос его наполнял студию мягким журчанием: казалось, он говорит сам с собой и ответа не ждет. Движения его были, как и голос, мягкими и неторопливыми. Похоже, это успокоило детей: они смотрели на фотографа во все глаза, будто слушали и понимали.
– Ребятишек посадите сюда, на скамью.
Лейла спустила девочек с рук. У Сары и Форуг – одинаковые пустышки, пристегнутые к белым комбинезонам, одинаковые белые туфельки, одинаковые бутылочки, белье, игрушки. За всем этим следила, не упуская ни единой мелочи, мама Зинат. С девочками она обращалась, как с близнецами, отмеряя им любовь в равных долях, тщательно следя, чтобы одной не досталось меньше, чем другой. Ночами Омид спал по правую руку от мамы Зинат, Форуг по левую, а Сара в колыбели, стоящей у изголовья кровати. Ага-джан как-то пошутил: мол, похоже, одну внучку ты любишь меньше – иначе почему все спят с тобой вместе, а она отдельно? Странные шутки бывали порой у Ага-джана, но мама Зинат всегда принимала их всерьез. Особенно после ареста дочерей: с этих пор она стала чувствительной и обидчивой, даже чересчур. И эти слова Ага-джана она приняла всерьез и начала класть Сару с собой в кровать.
– Омид, сядь в середину! – попросила Лейла.
Омид передвинулся на скамье, помогая себе руками, и Лейла посадила сестер по обе стороны от него.
– Ох, подождите секунду! – Лейла сняла с полки расческу. – На снимке нужно быть красивыми!
Она присела перед Сарой и начала причесывать ее белокурые волосы. Сара не желала причесываться – дергала и мотала головой.
– Тише, тише, хала сделает тебя самой красивой девочкой!
Положив руку Саре на голову, чтобы не дергалась, и ощущая под пальцами младенческую пухлость, Лейла зачесала ей волосы назад, обнажив ямки на висках, чмокнула в нос и перешла к Форуг. Та наблюдала за ней подвижными черными глазами. Как могла, Лейла постаралась зачесать ее непослушные волосы, но те все равно стояли торчком.
Когда Форуг принесли к ним домой, Лейла нашла в распашонке у малышки самодельную игрушку. Тряпичную куклу – подарок Симин, молчаливую весть о том, что у нее все хорошо. Парису и Симин держали в разных камерах; Бог весть, удавалось ли им видеться хоть на пару секунд на прогулках или в коридорах. А что делают заключенные, когда над городом раздаются сирены воздушной тревоги? Остаются в камерах, надеясь, что им повезет, и бомбы пролетят мимо?.. Страшным веяло от этой тряпичной куклы – беспомощностью и невыносимым
