по столу. – Извращенец – это тот, кто убивает свою жертву, занимается с нею сексом, а потом закусывает на ужин, запивая хорошим вином.
– И-и-и, – сморщилась я.
– Пойдем, у меня разыгрался аппетит, – заорал Домбровский и потащил меня в столовую.
Иногда кажется, что коридор кишит клонами семьи Кукиных: они везде и чаще порознь, чтобы быть в гуще событий, ближе ко всякого рода действиям и ни за что не упустить ни единого слова, сказанного где-то не им и совсем не для них. Кукины напоминают мне паучью сеть, липкую, противную и неистребимую.
Фибка увидел Курочку Кукину и помчался занимать стол поближе к ней, лавируя среди студентов с основательно загруженным подносом. Есть в нашей столовой зал для преподавателей, но Домбровскому нужна аудитория, желательно юная, свежая и с длинными ногами, а профессорско-преподавательский состав таковыми качествами совсем-совсем (любимое Фибкино словечко) не обладает.
– Ты, Полина, ничего не понимаешь в мужчинах! Я – добрый, нежный, ласковый… – широко улыбаясь, театрально произнес Домбровский.
– И не ешь женщин, – продолжила я.
– Я, конечно, люблю вкус женщины… – Его тон стал загадочным, глаза затуманились, и на лице появилась плотоядная улыбка.
Я запустила в него шариком из скатанного хлебного мякиша, попав точно в лоб.
Оттопыренные уши Курочки Рябы покраснели, она подалась вперед, чтобы лучше расслышать Фибкину болтовню.
Фибка довольно заржал, проигнорировав мое меткое попадание, потянулся, сложил на животе ладони и, прищурившись, сказал:
– Я – гурман, если ты понимаешь, о чем я, пуританочка…
– Ты – циник! – взвизгнула я, попытавшись запустить в Домбровского очередным «снарядом».
– Ну вот, я в тысячный раз пытаюсь объяснить тебе, дорогая подруга детства, что я страстно влюблен в тебя последние лет двадцать, а ты никак не хочешь… – он схватил мою руку, разжал пальцы и прижался горячими губами к ладони, навалившись на стол и глядя при этом мне в глаза.
– Только не со мной! – выдернула я руку и засмеялась. – Твои уловки, намеки и вздохи меня не проведут! Когда ты только успел научиться.
– Главное, где? На твоем чердаке.
– О! Я тебя больше не пущу.
– Ты хочешь, чтобы я таскался по городу, как школьник, или снимал грязные комнатки, кишащие тараканами, у старушек на часок-другой?
– Тогда, по крайней мере, я верну себе покой и тишину.
– Она орет как сумасшедшая! – Фибка в очередной раз навалился грудью на стол, так что звякнула посуда. – Кусается, царапается! – и захохотал во все горло, потом оттянул воротник свитера, демонстрируя красные полосы на груди.
– Зоопарк. Почему я все это тебе позволяю? – как можно спокойнее попыталась ответить я и принялась ковырять салат из моркови, который, если честно, терпеть не могу.
– Думаю, ты тоже влюблена в меня,
