Анну Изряднову, которая была первой, неофициальной женой Есенина. Прочитав книгу, Есенин написал Клюеву письмо, найдя общее в том, что они оба писали о крестьянском мире, отражали его в поэзии. Причём разница в возрасте у них – 11 лет. Есенину важно, что оба они крестьяне – хотя один из северной, а другой из южной России. Оба пишут стихи, пронизанные фольклором. Дальше завязываются связи, они лично знакомятся в Петрограде, выступают на разных поэтических и концертных вечерах, исполняют народные песни, одеты оба в народную одежду, противопоставляя себя той петербургской богеме, которая им интересна как поэтическая, но чужда как социальная группа. С одной стороны, их задача – развенчать миф о “недалёких таких” деревенских парнях, а с другой стороны, – поддержать этот восторженный миф о деревне, который курсировал среди петербургской интеллигенции».
Да, было влияние… Просматривалось, возможно, и своего рода литературное наставничество со стороны Клюева. Но трудно спорить с тем, что в любом случае свершилось классическое «ученик превзошёл своего учителя!»
Алексей Налепин: «Николай Клюев, при всём таланте стихотворца, – ещё и признанный знаток крестьянского быта. И знание это очень активно поэтизировал, вводил в свою поэзию. Кстати говоря, Есенин у Клюева научился очень многому. Есенин писал о Клюеве: “Он весь в резьбе молитв”. Однако всё же у Клюева имелся свой путь, а у Есенина – свой».
…Увы, время шло, действительность неумолимо менялась. Образ крестьянского самородка, подпоясанного верёвочкой, столь затребованный при царской власти, где интерес к экзотическому «народничеству» считался чем-то таким «прогрессивным», потерял былую привлекательность, как только этот самый народ забрал всю власть в свои мозолистые руки.
А ведь можно вспомнить время, когда литературные салоны буквально «на руках» носили крестьянских поэтов-самородков. Примечателен в этом смысле рассказ Алексея Налепина: «Когда я в 1970 году в МГУ писал дипломную работу по сравнительному исследованию проблем фольклоризма в творчестве Сергея Есенина и Николая Клюева, то встречался с поэтом-имажинистом Рюриком Ивневым. Тот тогда ещё жил и здравствовал: он умер лишь в 1981 году. Так вот, мэтр рассказывал, как воспринимались Клюев и Есенин в светских салонах. Считалось за честь, чтобы кто-то из них “приехал этим вечером”. При этом, по воспоминаниям Ивнева, Клюев ещё и кокетничал, капризничал, решая: поедет он или нет. Хозяйка салона звонила Клюеву, просила приехать, говорила, что “пошлёт машину”, на что Клюев жеманно спрашивал: а что, мол, вообще это такое – “машина”? Та увещевала: “Она вас довезёт прямо до нашего салона!” На что получала ответ: “Ой, нет-нет, ваша машина – это что-то такое от дьявола!” Это была своего рода картинная “распутинщина», возникавшая не только в жизни, но и в литературе».
Мода переменчива, и литературная в том числе. Стараясь поддерживать капризный интерес любителей поэзии, Есенин резко меняет имидж – становится
