него действует condictio furtiva о dare oportere[267], представляет собой чистое применение этого правила.
С. В случае договора купли-продажи за случайную гибель проданной вещи также отвечает продавец[268].
D. Наконец, это же правило упоминается и в случае легатов, когда наследник виновен в просрочке во время случайной гибели вещи[269].
Не требует доказательства, что во всех этих случаях должник тем более обязан возмещать, если гибель спорной вещи наступает вследствие его culpa, а не случайно.
В качестве основания этой строгой обязанности, вызванной просрочкой, в одном из приведенных фрагментов называют то обстоятельство, что вследствие просрочки (т. е. вследствие сознательного нарушения права) правомочное лицо лишается любой возможности продать вещь, благодаря чему оно защитило бы себя от всякой утраты[270].
Итак, если эту строгую обязанность следует утверждать начиная с просрочки, то она тем более едва ли будет вызывать сомнение в большинстве относящихся сюда случаев, когда (при отсутствии необходимости доказывать предшествующую просрочку) в правовом споре дело доходит до инсинуации иска или даже до литисконтестации. Ведь именно в этих случаях – при споре об одной определенной вещи (речь идет о гибели только в этом случае) – разбирательство едва ли начнется, если должник не будет находиться в просрочке. Это в особенности будет иметь силу в случае стипуляции, формальный характер которой в большинстве случаев будет исключать любое сомнение в существовании долга[271].
Данное замечание важно для объяснения некоторых других фрагментов, в которых легко можно было бы предположить противоречие только что высказанному правилу. Ведь в этих фрагментах сказано, что обязанность вследствие случайной гибели существует с момента литисконтестации. Конкретно это упоминается в случае стипуляции, легата, договора поклажи и обязательства из in jure confessio[272].
Привнесение argumentum a contrario в эти фрагменты напрашивается само собой, так что их смыслом было бы: только с литисконтестации, а не уже с просрочки. Вследствие этого указанные фрагменты вступили бы в неразрешимое противоречие с ранее приведенными многочисленными свидетельствами, и тогда это противоречие следовало бы считать спором древних юристов, по ошибке включенным в Дигесты. Однако такое объяснение следует решительно отвергнуть уже по той причине, что тот же самый Помпоний в качестве бесспорного основания той строгой обязанности при стипуляции называет в одном фрагменте просрочку, а в другом – литисконтестацию[273]. Те якобы противоречивые фрагменты следует объединить тем, что строгая обязанность возникает с просрочки, а если она случайно отсутствует – с момента начала разбирательства, при этом, согласно особым обстоятельствам отдельного случая, именно литисконтестация может быть тем моментом, который судья сочтет достоверным моментом возникновения просрочки (§ 264).
L. 20, L. 8, § 1 de cond. furt. (13. 1); L. 9 C., de furtis (6. 2).
L. 4, 6 C., de peric. (4. 48).
L. 39, § 1, L. 47, § 6, L. 108, § 11 de leg. 1 (30); L. 23 de verb. obl. (45. 1).
L. 47, § 6 de leg. 1 (30).
В этом замечании заключается также подтверждение представленного выше (§ 264) объяснения L. 82, § 1 de verb. obl. (45. 1) («Et hic moram videtur fecisse, qui litigare maluit quam restituere»), согласно которому этот фрагмент (в котором говорится о стипуляции) следует понимать как говорящий не о любом ведении процесса вообще, а только о фривольном, злонамеренном.
L. 8 de re jud. (42. 1); L. 12, § 3 depos. (16. 3); L. 5 de confessis (42. 2).
L. 5 de reb. cred. (12. 1) и L. 12, § 3 depos. (16. 3); оба фрагмента из
