одного он никак не понимал: как вытащить жену из черной чавкающей пропасти, которая начала засасывать Ясю вскоре после рождения младшей дочери.
Здыхлик. Мама
Оба в спортивных шапках, надвинутых до самых глаз. Оба какие-то серенькие, пыльные, потертые. И худые, как голодные волки. Один бесшумно заламывает Здыхликовы локти назад, перехватывает их одной рукой, а другой рукой сграбастывает мальчику щеки – зажимает рот. Костлявая ладонь тошнотворно пахнет человеческой грязью. Второй, одним движением спрятав куда-то мячик, быстро и с точностью автомата, машины обследует карманы рыжеватой куртки Здыхлика.
Здыхлик физически ощущает, как в голове, словно маленькие молнии, посверкивают мысли – с чудовищной скоростью, в сто раз быстрее, чем если бы он их проговаривал. Мячик. С черепками. Отобрали у тех, кого он, Здыхлик, лишил денежной удачи. Видимо, вместе с деньгами или товаром. Деньги. Отец дал. Во внутреннем кармане. Заберут. Злая сила, которую растревожил Здыхлик, напала на него самого. Заберут деньги. Гады. Руку больно, сломают. Психи несчастные. Психи! Маму Здыхлика называют психованной. А она никого не обижает. Зачем этим серым-вонючим человеческий рассудок?
Рассудок!
Это оказывается ужасно, нечеловечески сложно – забраться в зрачки обшаривающего куртку. Он смотрит только на свои руки. И только нащупав пальцами бумажки во внутреннем кармане, тихонько хмыкнув – мол, тоже мне, спрятал, – задевает взглядом Здыхликово лицо. Этой доли секунды оказывается достаточно, чтобы нырнуть через расширенные из-за подъездной темноты зияющие отверстия в тухловатый мозг, серый, запыленный, как и его одежды, и взять оттуда, из глубины – что – и не описать – некий клубок «кто-я-что-я-зачем-я», тоже пыльный, но это ничего, мы его отряхнем, взять и изо всех сил держать его в памяти, аккуратненько расположив непосредственно под черепом и не разматывая, потому что это не для себя.
Цепкие клещи отпускают Здыхлика, их обладатель бежит по лестнице вниз, через две, через три ступеньки, а тот, с деньгами в руках, так и стоит, уставившись на бумажки. Здыхлик осторожно огибает его, поднимается к своей квартире, достает ключ. В голове, слегка подпрыгивая, громко пульсирует чужой клубок. Отпереть дверь ключом, войти – раз шаг, два шаг, не падай, поворачивайся, закрывай дверь на два оборота, прислонись к двери, не падай, не расслабляйся, сейчас нельзя, иди, снимай ботинки и иди. Здыхлик снимает ботинки и идет в мамину спальню. На кровати, покрытой серой простыней, сидит мама. Мама смотрит в стену, как в телевизор. У мамы спутаны волосы, ночная рубашка разорвалась на груди, босые ноги не достают до пола.
– Мама. Мам!
Слышит. Поворачивает голову. Смотрит прямо в глаза. Давай, Здыхлик, ну! Трещит, раскалывается, разрывается голова, больно, страшно, трудно – ох, как это, оказывается, трудно, отдавать! Забирать проще, даже не надо самому ничего делать, просто дать волю гневу, злости, ярости, и они все сделают за тебя, а отдать – нырнуть через чужие зрачки в голову и что-то там оставить – как же это тяжело, мама, помоги хоть чем-то, возьми, это я для тебя, это тебе! Что-то в маминой голове дергается, поворачивается, медленно, страшно медленно цепляет большой косматый
