том числе.
Частушки, которые мы собирались исполнить, были напечатаны в журнале «Безбожник». Частушек было много – в два раза больше, чем исполнителей, и мы решили, что каждый прочтет одну частушку, но не подряд, а почему-то мы решили читать через одну. Все частушки были вполне приличными, и только одна, которая досталась мне, кончалась словами:
Все говешки перебрали,
Все говно оставили.
Можно было бы прочитать любую другую пропущенную частушку, но мы этого не сообразили. Я громко прочитал ее перед переполненным залом и перед ошеломленными родителями.
Дома меня долго пороли. Я не понял за что, но на всякий случай вышел из состава юных безбожников. А частушки запомнил на всю жизнь.
Итак, я пригласил Сергея к столу. Мы понемногу выпивали, сочувствовали Сергею, поскольку работы у него не было, а семья у него большая. После третьей рюмки он тихим голосом рассказал нам историю своей жизни.
Жил он в нашем доме в полуподвальном помещении в восьмиметровой комнате. Несколько лет назад он женился, и жена привела в комнату свою мать. Вскоре родилась дочка, но жена, к несчастью, при родах умерла, и он остался в этой комнате с тещей и дочкой. Через полтора года он женился во второй раз, и вторая жена привела в комнату свою мать, и опять у них родилась еще одна дочка, и они зажили вшестером в восьмиметровой комнате: Сергей, две тещи, две дочки и жена. Но летом жену убила молния.
– И теперь я живу с двумя тещами и двумя дочками. Когда же я рассказываю эту историю, почему-то все смеются, – закончил он свое грустное повествование.
– Действительно, грустная история, – сказал Юра Татарников, который лучше понимал Сергея, поскольку до переезда в наш дом, в приличную квартиру, жил в проходной комнате с женой-искусствоведом Ирой Дервиз, тещей – интеллигентной дамой дворянского происхождения, двумя парнями-близнецами и старшим сыном от первой жены.
Татарников был заядлым яхтсменом. В те годы, когда это было в диковинку, он построил яхту приличных размеров и назвал ее «Пейзажист», поскольку сам был неплохим пейзажистом. Летом со всей семьей он отправлялся на Ладожское озеро писать этюды. Местные жители из прибрежных деревень, прочитав название, выведенное крупными буквами на борту, с уважением говорили:
– Надо же! Как здорово придумал: «Пей за жисть».
Миддельхайммузеум
Плохо, когда не знаешь французского языка, плохо, когда не знаком с традициями и обычаями страны, куда ты едешь. Еще хуже, когда у тебя за границей совсем мало денег.
Первые два обстоятельства сработали в первый день моего пребывания в Антверпене, где готовилась Международная выставка скульптурных портретов в прекрасном музее на открытом воздухе Миддельхайм.
За год до открытия выставки ко мне в мастерскую на Песочной приехали двое бельгийских искусствоведов для того чтобы отобрать произведения ленинградских скульпторов.
И
