прошептала Лора, касаясь своей маленькой ладошкой его губы, – поужинай. Давай хоть эти секунды будем прежними.
И сейчас, сидя на старом диване, том самом, который стоял тогда рядом, Сергей Федорович жалел лишь обо одном. Что он послушал её, и вновь вернулся к работе.
Нужно было поступить совсем иначе – обнять её, увлечь, такую податливую на этот диван и уделить ей час, два, шесть… Ласкать её измученное жаждой любви тело, так просящее нежных и страстных прикосновений… Бесстыдно и сладостно… Подарить её губам и рукам себя, ведь и он этого безумно хотел. Пусть бы даже все равно это не спасло бы их отношения, но был бы еще один упоительный момент их любви. Но он упустил это…
Впрочем, – он резко остановил собственную фантазию, – а не обманывает ли он сейчас сам себя в своих воспоминаниях? Не приписывает ли образу ушедшей от него жены того, чего никогда не было? Что, собственно он мог сделать в тот момент?
Работа отбирала все силы, а Лора брезгливо не воспринимала, как она сама говорила, никаких «извращений». Она даже его руку отталкивала, когда он пытался приласкать её сокровенные места, уж что говорить о чем-то большем… Правда, порой она пыталась изобразить животную страсть, но требовала только «классику». А «классические дисциплины» давались ему всё хуже и хуже, и с каждой осечкой или неудачей он чувствовал приступ холодного отторжения и стыда.
Чем больше он пропускал её «уроки», тем хуже получалось выполнить «задания»; и, в конце концов, он стал просто «прогуливать», прикрываясь занятостью. Хотя сложно сказать, прикрываясь ли? Или действительно, как раз занятость была основной причиной происходящего. Ему казалось, что стоит слегка отдохнуть, и прежняя мужская сила к нему вернётся, но отдохнуть как раз и не получалось. Ничто особенно не приносило ни радости, ни облегчения.
Он тогда был так занят, что обрюзг, набрал лишний вес, обрел целую кучу вредных привычек, которые даже не замечал. Тайком от жены и от коллег пил флакончиками медицинский спирт, предназначавшийся для экспериментов. И кто знает, чем бы это закончилось – не уйди она от него тогда, резко и болезненно для него.
Это случилось тогда, более семнадцати лет назад… Но как это всё было принять? Как было смириться? Можно было, конечно, позволить отчаянью взять верх над собой и упасть на самое дно своего сознания, туда, где нет ни света, ни выхода. Только мрак и печаль господствуют там. Как не дать сердцу чувствовать, как остановить мысли.. А дальше? Что дальше? Он тогда почувствовал, что он отец – значит, сдаваться просто не имел права! Стоило бы тогда дать лишь слабинку: он бы упал на дно, заливал бы глотку спиртом, бился бы в конвульсиях душевной боли, жалко и театрально заламывая руки.
Но он пошёл другим путём. К своему удивлению, он безропотно позволили Дмитриеву затащить его в спортзал почти за год до того, как это стало обязательным для всех сотрудников стратегических объектов. Они тогда вместе наматывали круги по подземному стадиону, поднимали тяжести и занимались в группе
