отчего у нее по телу забегали мурашки:
– Пошли на улицу, я тебе рогатку покажу, сам смастерил.
Людвика брезгливо хмыкнула про себя, так как не увидела большой связи между упоминанием о настоящем коллекционном оружии и пошлой рогатке, но на улицу с ним пошла, весь вечер в салки пробегала, пришла назад запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с разорванным на коленке чулком, но очень счастливая – родители насилу дозвались. Так она поняла, что мальчишек можно укрощать не глупым кокетством, как делала добрая половина её одноклассниц, причём безрезультатно, а интересом к их, мальчишек, занятиям, и уж если с ними подружиться, то преданнее товарищей просто не найти. С тех пор Паша стал её другом и никогда не давал её в обиду, а Саша ревновал брата к белобрысой и назло ей выучил наизусть характеристики всех трофейных пистолетов, продававшихся из-под полы на Песчанской толкучке, за озером, и лучше всех мог определять самопальные подделки от настоящих раритетов.
Так проходило детство Людвики Штейнгауз – в уроках, учёбе, играх с Фантомовскими племянниками, музыкальных занятиях. Подруг у неё не было, да и времени на девчоночьи сплетни и пустую болтовню в её плотном расписании не находилось.
А потом внезапно заболела Берта. Как-то утром на кухне потянулась за коробкой чая на верхней полке, и у неё вдруг заболела левая рука, сильно и резко, до судороги. Коробка вылетела из-под её руки, с грохотом ударилась об пол, крышка отлетела в сторону, чай просыпался мелким порохом на кухонный половик. Ну, судорога, так судорога, бывает от резкого движения – доктор Фантомов прописал в тот же день порошки, расслабляющие мышцы. Но боль не утихала, из острой перешла в тягучую, ноющую, порошки не помогали, и Берта начала с этого момента как-то странно бледнеть и чахнуть, даже временами подтягивать руку, чтобы не болела при движении, а когда через пару месяцев решили сделать рентген, было уже поздно. У Берты нашли опухоль под мышкой левой руки, и после спешной операции она прожила ещё только пару месяцев, сгорев как свеча прямо на глазах у Витольда Генриховича. В аккурат под самую Пасху в конце апреля её и схоронили. Витольд был безутешен. Клаша ревела сутками, не переставая, как будто Берта была её кровной родственницей. Фантомов недоумевал, как случилось, что он, такой опытный врач, проглядел страшную болезнь своей соседки и не предпринял своевременных мер по её лечению. Куковкина молниеносно собрала с нескольких организаций – везде, где когда-то работала сама или с Бертой, – средства на похороны, и так много, что на оставшиеся деньги Витольд с дочкой жили безбедно ещё месяц.
Только Людвика сохраняла странное для одиннадцатилетней девочки молчание и спокойствие: она не плакала, не суетилась, не убивалась, а стойко продолжала свой обычный марафонский бег по кругу – школа, кружки, занятия дома, репетиции танцев, стихов и пьес, снова школа. Лишь музицирование гулкой зияющей тишиной выпадало из этого списка. К Blüthner`у она больше не подходила, словно боялась услышать засевшие в нём знакомые мелодии, слишком напоминавшие о Берте, и, проходя мимо
