поинтересовался я.
Дарья Ивановна переглянулись с Михаил Савельевичем удивленными взглядами: мол, он и этого не знает, что ли? Чтоб исправить оплошность, я хотел было плеснуть в стопку Дарьи Ивановны премиального коньячку, да старушка шустро опрокинула стакашек вверх дном; вот Михаил Савельевич – тот отказываться не стал, и мы с ним вдвоем подняли стаканы – вновь за здоровье Дарьи Ивановны.
– Степан мой в лесу стоит. Памятником, – ответила наконец на мой вопрос Дарья Ивановна.
Я удивленно изогнул бровь.
– Памятник-то в лесу видел? Где наших мадьяры постреляли? – спросил Михаил Савельевич.
– Как же, знаю, – ответил я.
– Так это Степан Дарьин стоит.
– Вон чего, – ответил я, будто понял что-то, а сам все равно оставался в изрядном недоумении.
– В сорок втором я сам мальчишкой был, но партизанил с мужиками. В ту пору мадьяры гарнизоном в деревне стояли. Потрепали мы их однажды, они старух, баб, детишек в лес загнали – ройте яму, стрелять будем. А не хотите – посылайте гонца за Степаном Златоносовым, командиром партизан. Придет – всех в живых оставим.
– Пришел? – догадался я.
– Пришел, – кивнул Михаил Савельевич; мощный его второй подбородок тяжело колыхнулся в такт кивку. – Поставили Степана к сосенке, а старух, баб, детишек заставили смотреть, как Степан умирать будет. Дарья-то вот вышла из толпы, поцеловала мужа трижды в губы, встала рядом. Вместе их потом зарыли в яму. Бабы зарывали, старухи, ребятишки…
– Но как же… – начал было лепетать я.
– У меня, Юрьич, под каждой лопаткой по две пули. Как звезды на погонах. А одна вот тут, посередке. Хочешь, покажу? – спросила Дарья Ивановна.
Я с подозрением смотрел то на старуху, то на Михаила Савельевича.
– Это она верно говорит, – подтвердил Михаил Савельевич. – Сам видел.
– Да, но…
– Хопп. – верь, Юрьевич, хоть – нет, а на девятый день приползает к нам в отряд Дарья, живая. Пулями прошита, а живая. Из земли возродилась.
– Ага, крутанулась и в тот раз. – И лицо Дарьи Ивановны озарилось чуть ли не счастливой улыбкой.
– С тех пор бабка Дарья много раз умирала, да ни разу еще не умерла. Вот так! – стукнул кулаком по столу сосед.
Я услужливо подлил Михаилу Савельевичу коньяка, да и себе плеснул на донышко.
– Как хотите, – говорю, – но я сам вчера видел, как Дарья Ивановна лежала в гробу. И свечку в руках держала.
– Это ей не впервой, – сказал Михаил Савельевич. И поднял стопку. – Умрет, обмоют ее, в гроб положат. Только зарок знают: семь дней нельзя хоронить Дарью-бессмертную. Полежит мертвая, а потом раз – и опять живая.
– Ну да, крутанусь – и вот опять живехонька, сижу вместе с вами, – рассмеялась Дарья Ивановна.
Я ничего не понимал.
– Но я сам, сам видел… лежите в гробу, свечку держите…
– Точно видел? – спросила
