сейчас вместе. И это символично, дорогие мои. И тот, кто жаждет изменения, и тот, кто жаждет покоя и отрешенности, в итоге лежат бездыханно.
– Они хоть живы? – устало спросил Мякинен.
– Пока – да. Но это продлится недолго. Лет шестьдесят по самому крупному счету. Что ж, продолжим. Вы, госпожа Амвросимова, в число моих спасителей не входили, потому я не готов говорить о Вас, как о философе. Вы – нечто большее. Вы – гетера! Свободная женщина, презревшая ханжество патриархального лицемерия. Или даже больше – Вы жрица Афродиты, привечающая первого встречного с целью сакрального соития!
Амвросимова игриво-смущенно покосилась на Скобельцына.
– Об одном хочу Вас попросить. Коли уж Вы были там обходительны с мудрецами всех поколений древности – от Пифагора до Маркиона, то не откажите и тому, кто сочетает таланты философа и физиолога.
Амвросимова оживилась и поднялась с места.
– Гиппократ, разряд номер два! – вновь скомандовал Скобельцын.
Карлик с прежней резвостью подбежал к Лидии, взял ее за руку и вприпрыжку вывел из помещения.
– Остаетесь Вы, драгоценнейший Юрий Данилович!
Сильно опьяневший Игнатов усталым взглядом посмотрел на Скобельцына.
– Насчет Вас, наипочтеннейший мой спаситель, у меня нет и никогда не было никаких сомнений. Вы – Гераклит Эфесский или, как его еще называют, Гераклит Темный. Что мы знаем об этом удивительном мыслителе, про которого даже циничный Ницше говорил, что чувствует себя вблизи него теплее, чем где-либо еще? Во-первых, он учил о единстве противоположностей, ибо, цитирую, «это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это». Так и Вы, Юрий Данилович. Вы в каждом своем расследовании, в каждом действии соединяете разрозненные факты и события, часто противоречащие одни другим, и стремитесь объединить их в Одном, в Едином, которое является и причиной любой из частностей, и логическим следствием их совокупности. Вы занимаетесь следствием, суммированием, а потому Вы – Гераклит.
Игнатов лениво кивнул и сделал очередной добрый глоток вина.
– Во-вторых, Гераклит называл войну отцом всех вещей. Ведь единство мира и обратимость противоположностей никак не снимает того напряжения, которое испытывает каждая противоборствующая сторона от необходимости сопротивляться поползновениям другой. И в такой войне вечно пребывает космос, являющийся свободной и имморальной стихией становления. Более того, сама оппозиция космоса и хаоса, столь популярная в Античности, совершенно теряет свой смысл при первом звуке гераклитовых речей. Хаос и есть естественное, саморождающее и самопожирающее состояния бытия, ибо «на входящих в те же самые реки притекают в один раз одни, в другой раз другие воды», или, если по-сельпошному, «всё течет, всё меняются». Но ведь и Вы, мой верный заступник, видите мир как вереницу хаотических сполохов жизненной стихии, как бесконечный водоворот преднамеренных случайностей
