на суде перед Богом ответим.
– Помоги, отче! – взмолился молодой монах.
– Трудная задача, – качал головой игумен. – С бесами проще… А тех убиенных схоронили уже?
– Даже не трогали. Так и лежат на месте, смердят зело.
– Плохо. Перенести бы их куда ни то, а лучше в холод, в подклеть. Не то потлеют и зверь лесной подъест, признать будет нельзя.
– Кому же их признавать?
– А ты пойди-ка с этой печатью на митрополичий двор, отдай ее там да выясни, не ищут ли кого, не пропадали ль холопы или еще кто.
– И верно. Как я сам до такого простого дела не додумался! – обрадовался Григорий.
– Торопился, да через тын прыгал, вот и не додумал. – Феодосий ласково смотрел снизу вверх на своего ученика. – Может, нам повыше ограду сделать? А то, глядя на тебя, и другие черноризцы скакать начнут. Не монастырь будет, а игрища языческие.
– Я, отче, больше не буду прыгать, – потупился Григорий.
10
На сеновале парко, душно. Сено впитало сырость непогоды, и густой травяной дух свивался с запахом гнильцы. Испарения плотно окутывали тело, туманом вползали в голову, смешивались с каплями пота на коже. Будто тоже хотели стать плотью и буйно, беспамятно любиться этой ночью. Сплетаться, извиваться, скакать, кусать, задыхаться.
Гавша утомленно отвалился на сено. Девка, тоже вся в испарине, слабо пошарила рукой – искала рубаху, не нашла, осталась лежать голая. Все равно темно. Подползла ближе к нему, ткнулась щекой в мохнатую подмышку. Сладко.
– А правду бают, что, пока все серебро не соберут, ты не уедешь?
– Еще чего, – проворчал разомлевший вирник. – Три лета, что ли, мне тут пропадать? Я князю служу. Седмицу побуду и уеду.
Девка всхлипнула, чуть было не заревела.
– Но-но, – остерег ее Гавша. – Сырости и так хватает.
– А завтра позовешь любиться? – она утерла нос.
– Позову, чего ж.
– Меня позовешь? – настаивала девка. – А не то, если толстую Радку кликнешь, я ей все косы повыдергаю. Видала, как она перед тобой боком ходила да очами зыркала.
– Обеих позову, – лениво отбрехался Гавша.
– Обеих? – изумилась девка и задумалась. – Как это – обеих? У тебя ведь один уд, не два?
– Так я вас по очереди.
Девка надолго умолкла, затем сказала:
– Все-таки я Радке волосья прорежу…
В хлеву за стенкой сеновала опять замычало и заблеяло. Стукнуло дверью.
– Хозяин балует, – прошептала девка, задрожав. – Стра-ашно! А ну как сюда выйдет?
– Какой хозяин? – Гавша спросил вполголоса, тоже прислушиваясь.
– Хлевинный дух. Он у нас теперь озорует. Скотину щекочет, кормиться ей не дает.
Гавша хотел посмеяться, но так и замер.
Из хлева сквозь жалобное мычанье и блеянье донеслось пение. «Буду славить
