style="font-size:15px;"> – Ту самую? Противную? – я всё-таки плачу.
– Извини, мама.
Я обнимаю, баюкаю малышку. Однажды она развернётся лицом к своему кошмару, откроет дверь и шагнёт в другой мир. Тогда я перестану быть нужной – даже во сне. Смогу ли я так же закрыть дверь, выходя из её жизни, пошутить на пороге? Иногда, кажется, что смогу. Только шутку стоит придумать заранее.
Дети мира
Странно – с первых кадров я вижу Мессалину, не помню, когда снимал это.
– Мальчишка! – она смеётся, красиво взмахивая черными, закручивающимися в тугие кудри волосами.
Скоро ей наскучивает болтать со мной. Она встаёт, подходит к окну и замирает, глядя на что-то вдали. Замирает, конечно, ровно так, чтобы чётко вырисовывался профиль. Ей шестнадцать, она взрослая и знает, что красива. Мессалина. Я долго не мог запомнить. Имя звонкое, но странное. Хорошо, что оно везде написано: табличке на шкафчике, нашивка на одежде, только национальный костюм без подписи, но это так у всех. У неё и костюм классный! Тога с множеством складок, струится, словно на стройной статуе. Отороченный пурпурной лентой подол открывает тонкие щиколотки. Жаль, надевать костюмы можно только по праздникам.
Мессалина кокетливо поворачивается у окна, словно модель перед камерой. Её фотограф всегда при ней. Ли не отрывает взгляд, смущённый и какой-то привычный, да и она, повзрослевшая под этим взглядом, словно вросла в него каждой прядью волос. Ли невысок, но по-своему красив. Аккуратно сложенный, темноглазый, он много молчит, говорит всегда что-то умное и краткое. Самые меткие послания на стенах – всегда его рук дело. Дальше на экране я. Волосы жутко отросшие, чёлка почти закрывает глаза. Я кручусь на офисном стуле и что-то высматриваю под ногами. Чёрно-белые полосы превращают экран в море. Изображение мельтешит, шорох в кустах, топот, охрана. Вспомнил! Это же парень с камерой, который через забор перелез, – так хотел узнать, как мы живём. Вы, наверняка, помните все эти легенды. Мы, в общем-то, тоже в курсе. Вроде того, что мы все из семей были. Ага, так и поверили! А парень тот ноги переломал, бедолага. Дальше опять я – злой с красными щеками:
– Снимать мне сегодня запретили, чтобы не отвлекался. Тогда расскажу: встаём мы в семь утра, завтракаем, потом школа, там же обедаем, после трёх воспитание – отдельно для девочек и мальчиков, ну, или по запросам из анкет. В прошлом году все хотели играющих на фортепиано, так скрипачи чуть смычки со злости не переломали. Ещё у меня друзья есть и крестная. Говорят, в три года я был смешной, ходил за леди Анной по пятам, всё за подол платья ловил, словно собачонка, вот она меня и выбрала. Потом, конечно, труднее: за любой недочёт мне нагоняй от неё, но все равно приятно. Это же у вас почти семья считается, правильно? У меня и друзья есть: Вирджиния, Ли… ли-ии-ли-ии… шшш – квакающий звук сменяется шипением.
Темно. Слышны голоса.
– Чтоб они сдохли! – это Мессалина.
– Опять электричество отрубили! – Ли.
– Можно
