объяснила, что сегодня так и расхватывают пирожные. Но она приберегла два изумительных наполеона. Мистеру Поттеру достаточно слово сказать, и оба будут к его услугам.
– Вы очень любезны, – пробормотал Мередит.
– Я не голодна, – сказала Стелла и уставилась вдаль, словно видела что-то, недоступное постороннему взгляду. Но почти тут же сложила губы в легкой улыбке: часто, когда она считала, что на лице у нее задумчивое выражение, дядя Вернон спрашивал, чего она дуется.
Она чувствовала себя не в своей тарелке и винила в этом монокль. Страшно увеличившийся глаз Мередита изучал стену над ее левым плечом. Она хотела что-то сказать, но не могла языком пошевелить. Было ужасно обидно – вдруг вот так онеметь. Всегда, сколько себя помнила, она болтала с жильцами Лили. Рассказывали они мало увлекательного: какой у них дом, двуспальные кровати, занавески. Или какие овощи лучше принимаются у них на участке. Совали под нос мутные фотографии жен с выщипанными бровями и деток в полосатых купальниках, барахтающихся в волнах прибоя. Кое-кто в пьяном виде переходил грань и лез целоваться. Одному удалось, в холле, когда она обдирала сухие листья герани. Она, правда, морщилась, терла рот полотенцем, но ей не было противно. Во всяком случае, никто пока еще не смотрел на нее как на пень.
– Разве я могу закрывать на это глаза? – стонал Бонни. – Нельзя прощать предательство.
– Ну, это как поглядеть, – сказал Мередит. – Бывают вещи и похуже. Коварство, например.
Монокль выскочил из глазницы и запрыгал по крахмальной груди.
– Я знаю одного человека, – сказала Стелла, – который вообще не закрывает глаза. Не может, даже когда спит. Его самолет разбился в Голландии, у него загорелось лицо. Ему вырезали кожу с плеч и сделали искусственные веки, но они не действуют. – Она широко раскрыла глаза и смотрела не мигая.
– Очень любопытно, – ответил Мередит.
– Невеста приехала к нему на свидание и от него отказалась; только кольцо забыла вернуть. Потом написала ему письмо, что знает, какая она плохая, но она за детей испугалась, как бы эти веки не передались по наследству. Он говорит – самое ужасное, что люди его считают свирепым, а он целыми днями плачет в душé.
– Какой ужас, – сказал Бонни. Чешуйки наполеона ссыпались с его потрясенного рта.
Мередит делал вид, что слушает, но Стелла была уверена, что он думает о другом. Как ни странно, она чувствовала, что кого-то ему напоминает, и он не может вспомнить, кого. Сначала он ей показался неинтересным: лицо какое-то белое, какой-то приторный вид. Он не обращал на нее абсолютно никакого внимания, и она решила, что он занят одним собой. Сейчас по слегка раздувающимся ноздрям, по презрительно склоненной голове она видела, что он ее принимает за дуру. Если б не эта обесцвеченность тонких, тронутых никотином пальцев, барабанящих по столу, она бы его просто боялась.
Секунду она раздумывала, не стоит ли снова закашляться. Но вместо этого стала ему рассказывать про Лили, и дядю Вернона, и «Аберхаус-отель». Терять
