бы эти часы перед отъездом был при ней… В битвы позволяла ходить с ними, а в этот странный поход взять отказалась.
И что мне теперь? Сочинять? Петь? Когда в горле ком, от которого я даже дышать не могу? Будто чёрный демон сдавил грудь, сдавил мне сердце. С чем я останусь, чем вдохновляться, жить, дышать буду? Когда я несколько лет уже существую только потому, что она рядом…
Может тайком увязаться за ними?..
Да как увяжешься, с воинами идёт, у них у всех нюх псиный, на первом же повороте отправят обратно… И кордонов уже наставили, ни одна мышь не прошмыгнёт…
И среди этих мятежных, путанных и обидчивых мыслей моих, Сигню вошла ко мне. У самой двери опустилась на лавку, что стоит у стены. Тут сидела, после того, как Гуннар, проходимец, вздумал лапать её. Никому не сказала больше, один я знал, а всё равно Сигурд всё почувствовал. Про меня он не чувствует только.
Коса распустилась, оконечье потеряла что ли? Платье из тонкого теперешнего льна, простое, но с вышивкой, васильки, ромашки, даже рун нет в узоре. Серьги запутались в завившихся у лица волосах. Бледная немного, как все последние дни. И глаза тёмные. И не смотрит на меня.
– Ты… ты прости меня, Боян.
– Простил уже, – я постарался придать голосу бодрости, вроде я не огорчён и не обижен. Хотя я правда и не обижен: пришла ведь.
– Прости, что не могу взять тебя с собой, – говорит она. – Зараза не щадит никого, ни воинов, ни скальдов. Я не могу рисковать тобой.
– Собой можешь, а мной…
– Я всего лишь дроттнинг, – усмехается Сигню, – йофуры приходят и уходят, а ты… – она посмотрела на меня. – Нельзя, чтобы ты погиб так… Ты, такие как ты, живут в веках, рождаются раз в несколько веков и оставляют след навсегда. Твои песни и сейчас поёт вся Свея, будет петь и через тысячу лет, твои сказки разойдутся по миру, их рассказывают и будут рассказывать детям, даже когда имя твоё сотрётся, но то, что ты сделал и сделаешь ещё, будет жить всегда.
Я не был согласен, но не стал спорить.
– Ты надолго?
Сигню смотрит долго, будто не знает, что же сказать:
– Я не знаю, милый. Мы ничего не знаем, что там. Но… – по-моему, она не хочет говорить, что думает о своём походе.
– Ты… – её голос дрогнул немного. – Не тоскуй без меня. А если прижмёт всё же сердце, напиши грустную балладу…
Я подошёл к ней:
– Я люблю тебя.
Она подняла голову:
– И я люблю тебя, – встала, чтобы обнять меня. – Люблю.
Сигню впервые обнимает меня.
Я не один раз носил её на руках, она обнимала мои плечи, склоняла голову ко мне. Но вот так, чтобы прижать свой живот к моему, бёдра, груди, своё лицо…
Боги!… Жаркий туман застилает моё сознание. Но она отодвигает меня, отступает:
– Нет, что ты… не трогай меня…
Прижала ладонь к глазам, будто свой туман отгоняет…
Так и есть,
