style="font-size:15px;"> Милка чудовищно преувеличивала привлекательность своего Курашика для особ противоположного пола.
– Он вызвал у меня примерно такие же сексуальные чувства, – сухо сказала Дани – как дохлая мышь.
Милка глубоко, протяжно вздохнула, и на лице ее отразилась сложная гамма чувств: от обиды за своего героя, недоверия, восхищения Даниной стойкостью до облегчения и просветления. Очевидно, Курашинское поведение было, в конечном итоге, проинтерпретировано самым благоприятным для него образом.
Дискуссию пришлось прервать. От песен ребята, видимо, плавно перешли к пляскам и обнаружили отсутствие женского пола. В поисках оного они, один за другим, в ритме вальса и самбы, ворвались в дом. Музыку врубили на полную мощность, и пошло веселье коромыслом. Я с изумлением наблюдала, как легко и непринужденно вписался в обстановку Ильяс Тазетдинов. Вместо проявления обычного в отношении к чужаку хмурой ревности и предвзятости, мужики наши, за исключением мрачного Лешки, взирали на стороннего со снисходительным поощрением, и их, казалось, забавляли его бодрые попытки очаровать одновременно и Дани и Милку. Дани интимно называла его «Тазиком», и, издевательски расточая ему нежные улыбки, говорила завуалированные гадости. Потом ей надоело, и она, кривя рот, скрылась за широкой Лешкиной спиной, и Тазетдинову пришлось сосредоточиться на Милке. Милка походила на маленькую птичку, завороженную змеей: омерзительная харизматичность адвоката мафии, неприкрытый сексуальный призыв возбуждали в ней отвращение и невольную тягу. Она чуть вздрагивала, когда он прикасался к ней своими гибкими белыми пальцами, и в этом трепете плоти было столько же гадливости, сколько и влечения. Он все ниже и ниже наклонялся к ней, с вкрадчиво-похотливым оскалом, и влажно блестели его зубы и слюна на языке, которым он облизывал губы. Нездоровое зрелище как бы отравило воздух: у мужиков остекленели глаза, а Данчев вдобавок пакостно хихикал.
Я сделала задумчиво-рассеянный вид и удалилась на кухню, покурить в спокойствии, пока не приключилось неизбежная махаловка. Там возле холодильника шарилась Хадича, наша скромная гостья, Искандерова родственница. Показалось мне или нет, что только что перед этим она болталась у двери в гостиную, и отскочила, как только я вошла?
– Хадича-апа, дорогая, ты чего в темноте? – заботливо осведомилась я и включила свет. Хадича недовольно прикрыла глаза ладошкой – этакой сморщенной птичьей лапкой.
– Мне от света глазам больно, Альмира-кызым, – прошелестела она. – Я вот у себя свет не включаю.
И, прихватив упаковку кефира и какую-то мисочку, она двинулась к лестнице. Тут на кухне появилась Дани, и проявила инициативу:
– Хадича-апа! Давайте, я вас провожу наверх!
Хадича, которая с момента вселения старалась быть как можно незаметнее, и упорно отказывалась от какой-либо помощи, и нервно реагировала на мои вопросы о том, не нужно ли ей чего, вдруг веселенько хихикнула и вцепилась в Данино предплечье цепкой лапкой. Я с изумлением проводила их глазами, но додуматься ни до чего
