действительности, в метафизическое смысловое пространство (отсюда затасканное «in vino veritas»). Другое дело, что путь этот онтологически и психологически пагубный, в конце его – не истина, а ее муляж, пустота, кабальная зависимость от перерождающихся организма, психики и личности (подробно и поэтапно от этом – в гл. VI).
Так или иначе поиск сокровенного «ключа» может иметь разные траектории и жизненные маршруты, включая ложные, пустые. Твой «ключ» может (не только со злыми, но и с благими намерениями) быть кем-то подменен, или оказаться бутафорским, или легкомысленно потерянным, или проданным за внешние блага и т. п. И тогда сокровище остается неотомкнутым (что случается – увы – столь часто).
Но несмотря ни на что, пусть загнанное в подсознание, потопленное в вине, материальных заботах, утехах, тщеславии, – ощущение, подразумение в человеке чего-то его превосходящего, главного, сокровенного, неиссякаемая на то надежда (не гасимая до конца даже постоянством горьких разочарований) остаются неизбывными, что указывает на их отношение к самой сути, сущности, сердцевине человеческой натуры.
Как иллюстрация на эту тему – отрывок из книги А. А. Брудного: «Мир – это фрегат, говорит Мелвилл в заключении романа „Белый бушлат“, – который совершает плавание в исполнении тайного приказа, и мы являемся хранителем и секретного пакета, чье содержание жаждем узнать. В свое время И. А. Лихачев, вдумчиво и осторожно, как умел только он, оспорил мое толкование (и перевод) этой части текста „Бушлата“ – и безупречно доказал, что мы не сохраняем секретный пакет, как некие тайные стражи, нет, мы храним его как часть самих себя, неизведанную и действующую – или, быть может, только способную к действию, к реализации, то есть существующую как возможность. Вскрыть пакет нам не дано, но думать о том, что он скрывает, – наше право и даже долг»[141].
Поправка, предложенная, по словам Брудного, И. А. Лихачевым, действительно крайне важна: «секретный пакет» (прикровенный смысл) нами не просто охраняется (храним) и мы тревожимся, любопытствуем о его содержании и сохранности (или легкомысленно забываем о них). Он – часть наша, причем неотъемлемая, неизбывная (вероятно – главная). Лишь тогда психологически понятно (внятно) действие того, что в экзистенциальной философии обозначено как «зов», как нечто, слышимое во мне и – одновременно – находящееся вне, надо мной[142]. Ведь нужен тот, кто (уже) ждет и слышит. Поэтому, сместившись на полюс субъекта, не точнее ли говорить «о́тзыв», можно и ударение поменять – «отзы́в»: мы отзываемся на то, что нас отзывает, что распознаем в себе как «зов». Сама пеленгация сквозь все шумы, помехи, расстояния возможна потому, что посланная частота (волна послания) хоть в чем-то совпадает с уже имеющимся эталоном (диапазоном приемника, его настройкой), и в этом плане «отзыв» как готовность и предчувствие раньше самого «зова»[143].
Смысл не дан, а задан, твердилось выше, но уточним теперь:
Далее, словно реплику в сторону, – читателю доверительно от себя лично, – Арон Абрамович добавляет: «Во исполнение этого долга я и пишу свою книгу» (Брудный А. А. Пространство возможностей. Введение в исследование реальности. Бишкек, 1999. С. 380). Эта книга оказалась одной из последних в творчестве замечательного отечественного мыслителя (1932–2011).
См.:
